Талейран и фуше. Сближение талейрана и фуше

Князь Шарль - Морис Талейран - Перигор появился на свет 2 февраля 1754 года в очень знатной аристократической, но обедневшей семье. У него было нерадостное детство: его никто не любил и мать пыталась поскорее сбыть его с рук, дабы он не мешал ее светским развлечениям. Он был отправлен к кормилице на окраину Парижа, где о нем просто забыли на четыре года. Кормилице также не было до него дела и при любом удобном случае она бросала мальчика одного дома. Однажды уходя из дома, она посадила его на высокий комод и забыла его там. Мальчик упал и настолько сильно повредил себе ногу, что хромал всю оставшуюся жизнь ни на минуту не расставаясь с тростью.

Забрав ребенка от кормилицы, родители отдали его на воспитание тетке. Здесь мальчик в первый раз почувствовал, что его любят и привязался к тетке всей душой. Но он прожил у нее всего полтора года. Забрав его от тетки, родители распорядились поместить его в колледж. Учился он не очень прилежно, но все же пятнадцати лет перешел в духовную семинарию. Он не желал принимать духовное звание и терпеть не мог длиннополой черной сутаны, которую на него нацепили против его воли.

Так окончилось отрочество Талейрана. Он вышел во взрослую жизнь никого не любящим скептиком, всегда и во всем полагающимся только на себя. Окончив семинарию и приняв сан, Талейран стал искать прибыльного аббатства, а пока отдавался любовным утехам. Двадцати одного года он стал аббатом в Реймсе. Вскоре он уже был генеральным викарием Реймса. Его карьера развивалась быстрыми темпами и накануне революции 2 ноября 1788 года король Франции Людовик Шестнадцатый подписал приказ о назначении Шарля - Мориса Талейрана - Перигора епископом Отенской епархии.

Революция застала Талейрана делающим блестящую карьеру и поставила перед ним вопрос: как быть. И князь без сожаления покидает тонущий корабль монархии. Презирая Бурбонов за их слабость и беспросветную глупость, Талейран отказался от предложенной ему графом д`Артуа эмиграции. Не для того, конечно, чтобы спасать то, что еще можно спасти. В своем решении он руководствовался чисто личной выгодой. Талейран полагал, что будет значительно лучше перейти на службу новым сильным хозяевам, чтобы выслуживаясь перед ними достичь еще больших высот, нежели влачить жалкое эмигрантское существование. Поэтому, когда ему сообщили об отказе царского двора от вооруженного сопротивления, Талейран без колебаний перешел в стан победителей.

Первейшим вопросом после революции стоял вопрос о денежной эмиссии. Подкреплением этой денежной массы мог стать только громадный земельный фонд католической церкви. Но как отобрать его у мощной церковной структуры со строгой иерархией? Как нарушить священный принцип частной собственности и пойти против воли большого и прекрасно организованного сословия? Вот тут то и пригодилось Талейрану его епископство. Предоставлялся великолепный шанс возвысить себя одним махом до небывалой высоты. 10 декабря 1789 года Парижане были удивлены радостным известием: оказалось, что сама католическая церковь дарует все свои владения своему народу. Кто же совершил этот подвиг? Скромный епископ Отенский, он же князь Талейран - Перигор. Оказанную услугу трудно переоценить. Талейран сразу выдвинулся на первый план. Ему отныне поручаются выработки важнейших законопроектов (в частности о новой метрической системе). Новая парламентская карьера князя развивалась столь блестяще, что в 1790 году он был избран председателем учредительного собрания. Дворянство и духовенство яростно возненавидели его за реквизицию церковных земель, а папа отлучил его от церкви. Но все это уже мало волновало круто набирающего высоту Талейрана.

10 августа 1792 года окончательно пала французская монархия. Наступали такие крутые и грозные времена, что даже всей ловкости и изворотливости князя могло не хватить, чтобы спасти его грешную голову. Но Талейран все же успевает выехать в Англию. Опоздай он хоть на несколько дней, его голова скатилась бы с эшафота. Это можно утверждать со всей определенностью, так как в знаменитом железном шкафу короля сохранились документы подтверждающие, что еще весной 91го Талейран тайно предлагал королю свои услуги. Итак, путь назад во Францию закрыт, если не навсегда, то очень надолго. Но и в Лондоне его приняли крайне враждебно. Многочисленные французские эмигранты ненавидели этого вора и расстригу, и в один прекрасный день ему было приказано покинуть Англию и ехать куда пожелает. Но куда? В монархическую Европу Талейрану показаться было нельзя. Его имя возбуждало там еще больше злобы, а многочисленные эмигранты имели еще больше влияния, чем в Лондоне. Оставалась Америка.

Но с политическими кругами в Соединенных Штатах Князю Талейрану сблизится не удалось и он занялся разными земельными спекуляциями. Но взоры его были по-прежнему устремлены на Францию. И вот, после воцарения директории пробил долгожданный час возвращения на родину. 20 сентября 1896 года Талейран прибыл в Париж.

Начиналась новая эра в жизни Европы и всего мира. Начиналась она и для Талейрана. Сразу по приезду князь поспешил предложить свои услуги Директории. Но тут обнаружилось одно досадное обстоятельство, а именно дурная слава епископа Отенского. Несмотря на это он все же смог через свою бывшую любовницу добиться поста министра иностранных дел. На этом посту, он Талейран не предпринял решительно никаких попыток покарать своих недоброжелателей, хотя имел полную возможность сделать это. Это раскрывает еще одну черту его характера. Он мог стереть в порошок любого, кто бы ни стоял у него на пути, но он пальцем о палец не ударил, чтобы отомстить своим недавним врагам потому, что это не влекло для него прямой или косвенной выгоды. Месть сама по себе не приносила ему удовольствия.

Буквально с первых же дней в дипломатическом корпусе стали пристально следить за тем, что будет делать новый хозяин французской внешней политики. Характерной чертой на этой должности, впрочем, как и на всех остальных, стали бесконечные взятки, которые он брал со всех, кто так или иначе зависел от Франции, нуждался в ней или зависел от ее мощи, не забывая о том, что слишком маленькой взяткой можно обидеть авторитет крупной державы. Еще при его жизни предпринимались отчаянные попытки сосчитать его состояние, но все они окончились неудачей. Несчастные счетоводы просто сбивались со счету. Талейран беспроигрышно играл на бирже, зная наперед предстоящую ситуацию. В том числе и в свете принятых им же решений. Золотой поток лился к нему нескончаемой рекой. Впрочем, уходили деньги у князя Талейрана также с чудовищной быстротой: карты, многочисленные торжества, пиры, и конечно женщины.

Дни 9 и 10 ноября 1799 года окончательно отдали Францию в руки Наполеона Бонапарта. Республика кончилась военной диктатурой. После Люневильского мира с Австрией в 1801 году и договора с Англией в 1802 руки у Наполеона 4 уже успевшего укрепиться у власти оказались развязанными для ограбления соседей. Для Талейрана настали золотые деньки. Бонапарт захватывал земли, а князь статистически оформлял сообщение о случившемся и получал громадные взятки при составлении мирных договоров за спиной императора. Знал ли Наполеон о том, что его обворовывает его министр иностранных дел? Конечно знал. Но прощал ему все, ибо пользу, которую приносил Талейран была несравненно больше. Бонапарт одновременно восхищался своим министром за его способность виртуозно решать самые сложные дипломатические вопросы и одновременно презирал его за характер и безудержную страсть к стяжательству. Сам же император, присваивая себе чужие страны и грабя все новые и новые народы чуть ли не каждый день считал, что открыто брать хорошо, а украдкой постыдно. Талейран прожил с Наполеоном душа в душу все 8 лет диктатуры и изменил ему лишь тогда, когда окончательно убедился в своевременности и выгодности для себя этого поступка.

Князь, предвидя неотвратимое крушение империи, привлек на свою сторону министра полиции Фуше, дабы укрепить собственные позиции и предотвратить утечку информации. Но он не учел одного. У Наполеона кроме полиции Фуше, была еще одна тайная полиция, следившая за самим Фуше. Таким образом император в середине января 1809 года в самый разгар кровопролитной войны в Испании получил известия сводившиеся к следующему: Во-первых, Австрия с лихорадочной поспешностью вооружается, пользуясь трудным положением, в которое попала франция; Во-вторых, Фуше и Талейран о чем-то подозрительно тайно сговариваются, нелестно отзываясь при этом о политике и действиях самого императора. Взбешенный Бонапарт прилюдно чуть было не избил своего министра иностранных дел, грозя ему смертью, в ответ на что Талейран идет на еще большее сближение с австрийским послом. Отныне у него появилось общее дело с Австрией - низвержение Наполеона, и когда война с Австрией весной 1809 года все же началась, многие, включая самого Талейрана предвидели, что она будет гораздо тяжелее, чем аустерлицкая компания 1805. Одновременно глава французского МИДа вел тайную переписку с русским царем Александром, за определенную плату поставляя ему секретные сведения о французской армии и планах развития французской внешней политики.

С началом французской компании в России предсказания Талейрана стали сбываться: великая армия таяла на глазах так и не приняв не одного крупного сражения с отступающими русскими войсками. В беседах с близкими людьми Талейран говорит, что настал момент свергнуть императора. Но свергнуть его посредством внутренней революции было невозможно, так как Наполеон пользовался широкой поддержкой народных масс и, прежде всего крестьянства, буржуазии и армии. Зная это, Талейран не спешил открывать карты.

После разгрома французской армии в России и взятии Парижа русскими войсками на первый план встал вопрос о престоле во Франции. И здесь мнения на этот счет разделились. Царь царей Александр хотел посадить на престол трехлетнего сына Наполеона, римского короля с регентством матери. Талейран же убеждал его в необходимости возвращения к власти династии Бурбонов. Нельзя сказать, что Талейран, предлагая отдать престол в руки старой дворянской династии не предвидел исхода подобного развития событий. Что могли предложить развивающейся французской буржуазной республике кучка крикливых аристократов. Не обладая никакими достоинствами кроме неимоверного самомнения, они имели весьма определенные планы на реставрацию феодальной монархии. Чем могли кончиться подобные аппетиты опытному политику Талейрану было хорошо известно. Но с другой стороны он смертельно боялся мести за измену со стороны династии Бонапартов в случае их прихода к власти. Кроме того, он рассчитывал на щедрое вознаграждение со стороны Бурбонов за помощь в захвате власти. Путем многочисленных подкупов и сложнейших интриг он сумел добиться, чтобы власть во Франции была отдана именно Бурбонам. Вместе с тем Талейран наткнулся на полное непонимание со стороны аристократии сложившейся политической ситуации. Он деятельно убеждал их, что превратить буржуазную республику обратно в феодальную монархию невозможно, что удержать власть можно только путем сохранения основных революционных завоеваний. Но ничего подобного Бурбоны и слышать не хотели. Крах был очевиден.

Надо отметить, что бывшего министра иностранных дел одинаково презирали и старая аристократия и наполеоновские министра. Одни за раздачу церковных земель и гонения против эмигрантов, другие за измену императору в момент, когда тот отчаянно боролся против всей Европы. Широко был известен афоризм, пущенный в печать в 1815 году. "Князь Талейран оттого так богат, что всегда продавал всех тех, кто его покупал". И эта двуединая торговая операция. Которая лежала в основе всех торговых операций на протяжении всего земного странствия герцога Беневедского отмечалось всюду, где знали имя Шарля - Мориса Талейрана - Перигора.

23 сентября 1814 года французская делегация прибыла в Вену. Программа действий у Талейрана к тому времени уже была достаточно четко выработана, но при этом положение его оставалось незавидным: лично презираемый представитель побежденной державы. Он выставил перед конгрессом 3 основных требования. Во-первых, Франция признает лишь те решения конгресса, которые были приняты на пленарных заседаниях в присутствии представителей всех держав. Во-вторых, Франция желает, чтобы Польша была восстановлена либо в состоянии 1805 года, либо по ее состоянию до первого раздела. В-третьих, Франция не согласится ни на расчленение, ни, тем более на лишение самостоятельности Саксонии. Одновременно министр раскинул широкую сеть интриг, направленных на то, чтобы настроить Россию и Пруссию против Австрии и Англии. Агитации эти имели целью распространение среди стран - участников конгресса тревоги по поводу будто бы нависшей угрозы гегемонии русского императора.

Несмотря на очевидную слабость Франция в лице ее министра решила занять самую активную позицию на конгрессе явно преувеличивая свои возможности. Но все атаки на Александра по поводу Польши были решительно отбиты. Поняв, что в вопрос с Польшей проигран окончательно и бесповоротно, Талейран деятельно занялся решением саксонского вопроса, интересовавшего Францию гораздо больше. Надо отметить, что на этом фронте сделать удалось многое. Территория Саксонии была разделена пополам так, что лучшая часть с городами и наиболее богатыми промышленными местами осталась под властью саксонского короля.

Итак, проиграв польское дело, Талейран в значительной мере выиграл саксонское и полностью выиграл свою главную ставку: буржуазная Франция не только не была расхватана по кускам феодально-абсолютистскими великими державами, но и вошла равноправной в среду великих европейских держав. Кроме того, была разбита грозная для французов коалиция. Таковы главные итоги напряженной деятельности министра иностранных дел Талейрана в этот период на международной арене.

И вдруг грянул гром среди ясного неба. Наполеон внезапно отплыл с острова Эльбы и, высадившись у мыса Жуан, восстановил империю в 3 недели не сделав при этом не единого выстрела и не встретив никакого сопротивления. Возвращение Наполеона и паническое бегство Бурбонов застали Талейрана совершенно врасплох. Снова заняв место на троне, Бонапарт дал знать князю что снова берет его на службу. Но Талейран остался в Вене, так как не верил в милостивое расположение императора к себе и прочность наполеоновского царствования. Напротив он деятельно склоняет Александра помочь Бурбонам в изгнании самозванца.

13 марта 1815 года представители восьми держав, собравшиеся на Венском конгрессе объявили Наполеона "вне гражданских и общественных отношений", "врагом и возмутителем мирового спокойствия". Наполеон был обречен.

18 июня 1815 года битва под Ватерлоо покончила с вторичным царствованием Наполеона. Людовик Восемнадцатый в окружении своры озлобленных своим вторичным изгнанием эмигрантов стал собираться обратно в Париж. Талейрану совершенно без всяких оснований представилось, что он совершенно необходим Бурбонам для вторичного возвращения на престол. Но сами ультрароялисты не только не желали мириться с пребыванием у власти этого ренегата, но и отважились на генеральную чистку всех высших правительственных мест от бывших деятелей времен революции и империи. Но несмотря на это Людовику в 1815 году все же не представлялось возможным сразу избавиться от Талейрана, в результате чего Талейран и Фуше вошли в новое правительство. К тому времени эти люди уже хорошо знали друг друра и имели много общего. И тот и другой представляли собой испытывали глубочайшее пренебрежение к чему бы то ни было, кроме личных интересов. Когда хромой князь шел поддерживаемый Фуше по дворцу.

Придворные шепотом говорили, что идет порок опирающийся на преступление. Их мрачный лик, медленно идущий по дворцовым коридорам навевал страх и ненависть. Итак, после победы под Ватерлоо нужно было формально оформить мирный договор с европейскими державами. Для Талейрана открывалось новое поле дипломатической деятельности. Сто дней повторного царствования Наполеона формально уничтожили парижский мирный договор 30 мая 1815 года и Пруссия уже на этот раз надеялась получить Эльзас и Лотарингию. Но их захватнические аппетиты вновь наткнулись на решительный протест русской стороны. Таким образом новый договор формально подтверждал старый Парижский мир 30 мая 1815 года за исключением нескольких незначительных территориальных изменений в пользу союзников и был окончательно оформлен 19 сентября 1815 года. Хотя в деле борьбы за целостность французских территорий цели Александра и Талейрана совпадали, французский министр объективно стал не нужен царю, так как угроза нового восстания против Бурбонов была ликвидирована 150 000 солдат оккупационной армии войск стран союзников оставленных на французской территории. Дни кабинета Талейрана были сочтены и 24 сентября 1815 года князь Беневентский был отправлен в отставку.

Оказавшись не у дел, Талейран первым делом затевает рискованную сделку. Дело в том, что еще в 1814 году он украл из государственных архивов Франции много секретных документов тайную переписку Наполеона. Речь шла о подлинниках с личными подписями императора, и многие из них, как утверждал Талейран, весьма компрометировали самого канцлера Австрии Меттерниха. Все эти сведения он намеревался продать Австрии за полмиллиона франков, по поводу чего стал вести переговоры с австрийской стороной. Вполне осознавая, что совершает очевидную государственную измену, Талейран, опасаясь возмездия в случае раскрытия инцидента договаривается о политическом убежище в Австрии для себя и своей семьи. Однако Талейран крайне бесстыдно обманул Меттерниха, ибо из 832 проданных документов лишь 73 оказались в самом деле оригиналами, подписанными Бонапартом, а все остальные простыми служебными копиями и притом мало интересными.

Провернув эту сделку князь на время отошел от своих привычных занятий. Имея громадное богатство, великолепный замок в Валансэ и дворец в Париже, он наконец мог зажить спокойной жизнью. Талейран сел за мемуары. Он написал их 5 томов, которые были впоследствии изданы на русском языке в сокращенном варианте.

Нельзя сказать, что в первые годы реставрации Талейран не пытался вернуться к власти. Он делал публичные заявления, то там, то здесь ерничая и насмехаясь над беспросветной глупостью королевских министров. Те, в свою очередь, хоть и ненавидели князя Беневентского, но все же весьма его побаивались, чтобы решиться на жесткие меры по отношению к нему. Талейран же продолжает всеми силами бороться против реакционного кабинета министров сначала Ришелье, затем Деказа. Эта борьба была продолжением той тактики, которую он обнаружил в своем письме Александру еще в 1814 году. Он желал тогда вопреки собственным правильным убеждениям о гибельности ультрароялистской реакции примкнуть именно к ультрароялистам, с целью удержаться у власти. Когда же они удалили его в отставку он, назначенный членом палаты пэров, стал все-таки маневрировать с целью сблизиться с ними на почве борьбы против либеральных министерств Ришелье - Деказа, чтобы хотя бы таким путем вернуться к власти. Но вот наступает 1820 год и после убийства герцога Беррийского уходят либеральные министры. Начинается безудержная реакция. И тут уж не только Талейрану становится очевидно, что буржуазия решила дать решительный отпор дворянско-абсолютистским тенденциям. Безнадежная политическая слепота и слабость дворянской реакции приобретает все более и более ясные очертания.

Тогда Талейран решил окончательно и бесповоротно порвать с ультрароялистской реакцией, которой служил из чисто карьеристских соображений. Он произносит в палате пэров речи против вооруженного вторжения в Испанию для подавления там революции и восстановления абсолютизма Фердинанда Седьмого. Так же он яростно выступает в защиту свободы печати и против реакционных проектов правительства о цензуре. Данные выступления имели огромный успех в либеральных кругах и сблизили Талейрана с лидерами либерального движения: Тьером, Минье, Ройе-Колларом.

Политическая ситуация накалялась. Новый король Карл Десятый уверенно вел страну в пропасть ибо считал, что у короля которому угрожают есть только два выхода "трон или эшафот". Карл полагал, что именно уступки могут погубить шаткое царствование династии. 27 июля 1830 года случилось то, что должно было случиться: революция в три дня снесла с престола Карла и всю династию Бурбонов – навсегда.

Еще после победы революции оппозиционные депутаты предложили трон Луи - Филиппу, герцогу Орлеанскому, но с условием, что он навсегда отречется от Карла и от всей старшей династии бурбонов. Герцог колебался. Он встал перед выбором. Либо стать главным наместником легитимного монарха, герцога Бордоского, в пользу которого отрекся от престола Карл до достижения им совершеннолетия, либо принять корону из рук победившей буржуазии и отказавшись от принципа легитимности воссесть на престол. Следуя совету многоопытного Талейрана, авторитет которого был огромен, Луи - Филипп принимает решение и 9 августа 1830 года он был торжественно провозглашен королем. И в первые же дни нового царствования обнаружилось, что хотя Июльская революция победила окончательно и бесповоротно, но есть на свете один аристократ, без помощи которого торжествующая буржуазия никак не может обойтись: это все тот же князь Талейран - Перигор, больной семидесяти шестилетний старик, которого не раз уже хоронили газеты. И не только потому. Что он руководствуясь собственной политической дальновидностью заранее сблизился с будущими победителями. Но и потому, что работа его цепкого аналитического ума была незаменима для нового короля, как нуждались в ней все его предшественники.

Положение нового короля было нелегким, особенно перед лицом Европейских держав. После вторичного свержения Бурбонов, Франция оказалась в полной международной изоляции. Кроме того, над ней нависла угроза вторжения, так как жандарм Европы Николай Первый вынашивал планы по восстановлению легитимной королевской династии на прародительском престоле. Исходя из этого на первый план во внешней политике выдвинулась задача преодоления этой изоляции. Для решения этой проблемы необходимо было получить признание прежде всего Англии и конечно России.

Прибыв с дипломатической миссией в Англию Талейран, несмотря на прошлые счеты с этой страной установил с ней весьма прочные дипломатические отношения. Но главное, что сделал Талейран на посту посла Луи-Филиппа в Лондоне было его участие в образовании Бельгийского государства. Бельгийская революция, вспыхнувшая вслед за Июльской революцией во Франции, привела к отделению Бельгии от Голландии. В самой же Франции существовали весьма противоречивые мнения по поводу будущего Бельгии. Одни считали необходимым присоединение Бельгии к Франции, другие, что необходимо образование нового суверенного государства. Талейран отверг присоединение Бельгии так как знал, что Англия воспротивится такому решению вопроса. Поэтому он начал отстаивать идею образования Бельгийского королевства и это ему удалось после долгих усилий на Лондонской конференции европейских держав, созванной по его настоянию. Этот блистательный успех талейрановской дипломатии настолько возвысил его в глазах французского короля, что зашла речь о назначении Талейрана первым министром (после смерти Казимира Перье в 1832 году). Но старый князь решил, что в Лондоне ему будет спокойнее. Старик физически слабел. В конце ноября 1834 года он упросил Луи - Филиппа дать ему отставку. За время пребывания на посту посла в Лондоне он успел дать гражданство Июльской монархии в Европе и укрепил престол Луи - Филиппа на мировой арене, содействовал созданию самостоятельного бельгийского королевства. Он удалился в замок Валансэ, где стал доживать старость в роскоши и богатстве, накопленном за всю его неутомимую жизнь.

Особенности дипломатии Талейрана

Каково было отличие талейрановской дипломатии от деятельности его предшественников, старых виртуозов этого искусства? В немногих словах это отличие может быть охарактеризовано так: Талейран был дипломатом восходящего буржуазного класса начинавшегося периода буржуазного владычества, победоносного наступления капитала и окончательного крушения феодально-дворянского строя. Именно Талейран уловил, как и в каком направлении стоит изменять устоявшиеся дипломатические отношения. И вот, в центре этих событий в центре этих событий, в самой просвещенной державе западной Европы появляется тонкий и талантливый аристократ, который в полной мере осознает историческую неизбежность гибели своего сословия и полное торжество антипатичного ему лично класса буржуазного. Он знает наперед, что в этой борьбе будут и победы и неудачи, новые прорывы и разочарования. Но изощренный ум и полное отсутствие таких моральных "предрассудков" как честь, совесть, преданность и дружба всегда помогали ему заранее вставать на сторону победителя и пожинать плоды своей проницательности.

Что такое убеждения, князь Талейран знал только понаслышке. Полагая, что эти курьезные особенности человеческой натуры могут быть очень даже полезны, но не для того, у кого они есть, а для того, кому придется иметь дело с их обладателем. Безнравственность и беспринципность этого человека поразительны. Достаточно двух его высказываний, чтобы приобрести общее представление о моральном облике князя: "Бойтесь первого движения души, потому что оно, обыкновенно, самое благородное", - учил Талейран молодых дипломатов, "Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли".

Но несмотря на неприятие нового буржуазного класса, он всю жизнь волею судьбы служил его всяческому упрочнению. А поскольку. Преследуя личные корыстные цели и интересы, он всемерно способствовал развитию буржуазного класса в целом, постольку временами объективно играл прогрессивную историческую роль.

У Талейрана было два основных воззрения, руководствуясь которыми он, в конечном счете, совершал все свои измены, всегда выгодные ему лично. Во-первых: спасти дворянский строй на рубеже 18-19 веков во Франции невозможно. Поэтому он последовательно изменил сперва монархии Людовика Шестнадцатого и перешел на сторону буржуазной революции, а затем вторично изменил Бурбонам, перейдя на сторону июльской монархии Луи-Филиппа. Во-вторых: создание всемирной монархии путем безудержных завоевательных войн есть утопия, которой рано или поздно придет конец. Поэтому он изменил Наполеону дважды: первый раз тайно (1808 - 1813), а второй раз открыто (1814) перешел на сторону врагов императора. В целом оба эти воззрения, как мы видим, были оправданы реальным ходом исторических событий.

Творческого ума у Талейрана не было вовсе, и в этом отношении, он не идет ни в какое сравнение с известными современниками, например Сперанским в России. Этих людей от Талейрана отличала не только их преданность известной идее. Но и способность вносить нечто новое во все государственное устройство, оставлять реальный след преобразований и новых идей. Ничего подобного у князя и в помине не было. Громадная хитрость, природный поразительный такт и умение налаживать контакт с любыми людьми, пусть даже они ему очевидно противны и инстинктивная чуткость делали его блестящим дельцом, представителем новой формации зарождающейся буржуазии. Жадность и жажда наживы двигали и всецело управляли его поведением на протяжении всей его жизни. Князя Талейрана называли не просто лжецом, но патриархом лжи, ибо никто и никогда не обнаруживал такой способности в сознательном искажении истины, извращать ее, сохраняя при этом такое величаво - небрежное спокойствие, которое свойственно лишь чистой до глубины душе. Вся жизнь его была нескончаемым рядом измен и предательств и, в конечном счете, была направлена лишь на одно, не поставить ставку на дурную лошадь. И князь в своем выборе не ошибся.

Эти два самых способных министра Наполеона - психологически самые интересные люди его эпохи - не любят друг друга, вероятно, оттого, что они во многом слишком похожи друг на друга. Это трезвые, реалистические умы, циничные, ни с чем не считающиеся ученики Макиавелли. Оба выученики церкви, и оба прошли сквозь пламя революции - этой высшей школы, оба одинаково бессовестно хладнокровны в денежных вопросах и в вопросах чести, оба служили - одинаково неверно и с одинаковой неразборчивостью в средствах республике, Директории, консульству, империи и королю. Беспрестанно встречаются на одной и той же сцене всемирной истории эти два актера в характерных ролях перебежчиков, одетые то революционерами, то сенаторами, то министрами, то слугами короля, и именно потому, что это люди одной и той же духовной породы, исполняющие одинаковые дипломатические роли, они ненавидят друг друга с холодностью знатоков и затаенной злобой соперников.

Их противостояние интересно постольку, поскольку за этими двумя незаурядными политическими фигурами стоят разные модели поведения.

Более ослепительным, более очаровательным, может быть, и более значительным из них является Талейран. Воспитанный на изысканной древней культуре, гибкий ум, пропитанный духом восемнадцатого века, он любит дипломатическую игру как одну из многих увлекательных игр бытия, но ненавидит работу. Ему лень собственноручно писать письма: как истый сластолюбец и утонченный сибарит, он поручает всю черновую работу другому, чтобы потом небрежно собрать все плоды своей узкой, в перстнях рукой. Ему достаточно его интуиции, которая молниеносно проникает в сущность самой запутанной ситуации. Прирожденный и вышколенный психолог, он по словам Наполеона, легко проникает в мысли другого и проясняет каждому человеку то, к чему тот внутренне стремится. Смелые отклонения, быстрое понимание, ловкие повороты в моменты опасности - вот его призвание; презрительно отворачивается он от деталей, от кропотливой, пахнущей потом работы. Из этого пристрастия к минимуму, к самой концентрированной форме игры ума вытекает его способность к сочинению ослепительных каламбуров и афоризмов. Он никогда не пишет длинных донесений, одним-единственным, остро отточенным словом характеризует он ситуацию или человека. У Фуше, наоборот, совершенно отсутствует эта способность быстро все постигать; как пчела, прилежно, ревностно собирает он в бесчисленные мелкие ячейки сотни тысяч наблюдений, затем складывает, комбинирует их и приходит к надежным, неопровержимым выводам. Его метод - это анализ, метод Талейрана - ясновидение; его сила - трудолюбие, сила Талейрана - быстрота ума. Ни одному художнику не придумать более разительных противоположностей, чем это сделала история, поставив эти две фигуры - ленивого и гениального импровизатора Талейрана и тысячеглазого, бдительного калькулятора Фуше - рядом с Наполеоном, совершенный гений которого соединил в себе дарования обоих: широкий кругозор и кропотливый анализ, страсть и трудолюбие, знание и проницательность.

Талйеран умеет красиво переживать поражения.

Слушатели окаменели. Всем не по себе. Каждый чувствует, что император ведет себя недостойно. Только Талейран, равнодушный и нечувствительный к оскорблениям (рассказывают, будто он однажды заснул во время чтения направленного против него памфлета), продолжает стоять с высокомерным видом, не меняясь в лице, не считая подобную брань оскорблением. По окончании бури он, прихрамывая, молча проходит по гладкому паркету в переднюю и там бросает одно из своих ядовитых словечек, которые поражают сильнее, чем грубые удары кулаком. "Как жаль, что такой великий человек так дурно воспитан", - говорит он спокойно, в то время как лакей набрасывает на него плащ.

Фуше в минуты поражения внутренне дрожит от ярости.

14 декабря Талейран и Фуше встречаются на одном из вечеров. Общество ужинает, беседует, болтает. Талейран в прекрасном настроении. Вокруг него образуется большой круг: красивые женщины, сановники и молодежь, все жадно теснятся, желая послушать этого блестящего рассказчика. И действительно, в этот раз он особенно charmant [очарователен (фр.)]. Он рассказывает о давно прошедших временах, когда ему пришлось, во избежание выполнения приказа Конвента о его аресте, бежать в Америку, и превозносит эту великолепную страну. Ах, как там чудесно - непроходимые леса, где обитают первобытные племена краснокожих, великие неисследованные реки, мощный Потомак и огромное озеро Эри; и среди этой героической и романтической страны - новая порода людей, закаленных, крепких и дельных, опытных в битвах, преданных свободе, обладающих неограниченными возможностями и создающих образцовые законы. Да, там есть чему поучиться, там в тысячу раз больше, чем в нашей Европе, ощущается новое, лучшее будущее. Вот где бы следовало жить и действовать, восторженно восклицает он, и ни один пост не кажется ему более заманчивым, чем должность посла в Соединенных Штатах.

Внезапно он прерывает как бы случайно охвативший его порыв вдохновения и обращается к Фуше: "Не хотели бы вы, герцог, получить такое назначение?" Фуше бледнеет. Он понял. Внутренне он дрожит от ярости: как умело и ловко, на глазах у всех, выставила старая лиса за дверь его министерское кресло. Фуше не отвечает. Но через несколько минут он раскланивается и, придя домой, пишет свою отставку. Талейран удовлетворен и, возвращаясь домой, сообщает, криво усмехаясь, своим друзьям: "На сей раз я ему окончательно свернул шею".

В последние дни своего существования Фуше, потерявший смысл жизни, одинок и жалок.

Один из современников Фуше очень образно описывает в своих мемуарах посещение им одного из публичных балов: "Было странно видеть, насколько любезно принимали герцогиню и как никто не обращал внимания на самого Фуше. Он был среднего роста, плотный, но не толстый, с уродливым лицом. На танцевальных вечерах он постоянно появлялся в синем фраке с золотыми пуговицами, украшенном большим австрийским орденом Леопольда, в белых панталонах и белых чулках. Обычно он стоял в одиночестве у печки и смотрел на танцы. Когда я наблюдал за этим некогда всемогущим министром французской империи, который так одиноко и покинуто стоял в стороне и, казалось, был рад, если какой-нибудь чиновник вступал с ним в беседу или предлагал ему партию в шахматы, - я невольно думал о бренности всякой земной власти и могущества".

Талейран завершил свой земной удел вполне блистательно. Вот как комментирует этот факт Е.Тарле:

И опять все пошло как по маслу вплоть до мирной кончины в 1838 году, которая одна только и могла пресечь эту блистательную карьеру и которая поэтому вызвала, как известно, тогда же наивно-ироническое восклицание: «Неужели князь Талейран умер? Любопытно узнать, зачем это ему теперь понадобилось!» До такой степени все его поступки казались его современникам всегда преднамеренными и обдуманными, всегда целесообразными с карьерной точки зрения и всегда, в конечном счете, успешными для него лично.

Складывается впечатление, что слабым звеном в модели поведения Фуше было то, что он был по сути рабом власти. Она составляла всепоглощающий смысл его жизни. Фуше не был достаточно рефлексивным, чтобы увидеть себя со стороны и принимать решения вне сиюминутного процесса. «И бешеный честолюбец Фуше, совершает эту глупость, чтобы еще несколько часов истории пить из источника власти» . Для Талейрана же власть была средством к другим радостям жизни - «она-представляет ему лучшую и пристойнейшую возможность пользоваться земными наслаждениями - роскошью, женщинами, искусством, тонким столом ». И это позволяет ему физически или мысленно выходить из политического процесса, принимать верные решения. Фуше был азартный игрок, игравший по правилам, а Талейран антиигрок, который менял правила по ходу игры.

ГРАЖДАНИН МИНИСТР

Тем временем в Париже внезапно открылась новая вакансия: пост министра полиции. Баррас предложил назначить на этот пост гражданина Фуше. Его кандидатура получила горячую поддержку. Министр иностранных дел Директории Талейран заявил Баррасу: "Сейчас, когда якобинцы столь дерзки, никто, кроме якобинца, не может их одолеть... Лучшего человека, чем Фуше, для выполнения этой задачи нет".

21 июля 1799 г. Фуше стал министром полиции. С первых же дней своей деятельности он столкнулся с двумя основными трудностями. Первая заключалась в том, что ему предстояло вести борьбу "на два фронта": против якобинцев и роялистов. Вторая - в реорганизации самого министерства полиции на новых основаниях. Что касается первой, то к ее решению Фуше подошел "творчески". Уже на третий день после вступления в должность он предоставил Директории декрет против роялистов. Директоры были удивлены тем, что наибольшую опасность для правительства, по мнению министра полиции, представляли роялисты. На вопрос Сийеса, почему Фуще не хочет ничего предпринимать против якобинцев, Жозеф ответил: "Если мы предпримем лобовую атаку против них, наш успех сомнителен; поэтому сначала мы должны принять меры против роялистов. Все якобинцы поддержат нас в этом, а на следующий день мы покончим с якобинцами".

Обрушившись сперва на роялистов, Фуше затем издал распоряжение, поставившее все политические клубы под контроль властей. 14 августа он лично явился в Якобинский клуб, закрыл его заседание, запер дверь этого некогда знаменитого собрания и положил ключ себе в карман. Придя в Люксембургский дворец, он не без кокетства положил свой "трофей" на стол изумленных директоров.

Относительно решения второй задачи дело обстояло, быть может, даже сложнее. Объяснялось это чрезвычайно несовершенной организацией полицейской службы во Франции при Директории. Полицейские функции распределялись между политической полицией, находившейся под присмотром и руководством самой Директории, и так называемой административной полицией, отданной "на откуп" местным властям. По существу, единой полиции как таковой не существовало, и Фуше пришлось создавать министерство полиции практически заново. Главным звеном его ведомства стала "секретная полиция", не отделенная "китайской стеной" от других частей министерства. В полицейской иерархии высшую ступеньку Фуше оставил за собой; его "кабинетом" была "секретная полиция". Чуть ниже располагалось так называемое "центральное бюро", возглавлявшее местную (парижскую) полицию, но находившееся тоже под личным контролем министра.

"Секретная полиция" Фуше функционировала на "личной основе". Министр сам входил в контакты с влиятельными деятелями, знакомился с мнениями, имевшими хождение в парижском высшем обществе. По словам Фуше, благодаря этой системе он "был лучше знаком с секретами Франции через устные и доверительные беседы, нежели посредством ознакомления с кипами письменного хлама". "Таким образом, - замечал он, - ничто существенное для безопасности страны никогда не выпадало из поля моего зрения" .

Фуше приложил немало усилий для создания своеобразного "имиджа" полиции как мощной государственной организации. В обществе он стремился убедить всех в том, что его агенты многочисленны и вездесущи. Шутя, он, бывало, рекомендовал своим друзьям из Сен-Жерменского предместья заниматься заговорами только в его присутствии. Ибо в противном случае его непременно проинформируют об этом полицейские агенты и он по долгу службы будет вынужден принять соответствующие меры. На самом деле, как свидетельствовал его многолетний помощник и сотрудник министерства полиции Реаль, ни у кого не было так мало агентов, как у Фуше.

Реаль, Пьер-Франсуа (1757-1834) - адвокат, заместитель Шометта в 1793 г., позднее сторонник Директории, составитель ряда ее документов и редактор "Газеты патриотов 1789 г.", деятель министерства полиции.

Тем временем Директория теряла почву под ногами. Позорные провалы во внешней политике, внутренняя нестабильность, рост социальной напряженности во Франции - все это указывало на неизбежность падения режима "пяти царей". Директор Сийес "тихой сапой" вел дело к государственному перевороту. Франции нужны "голова и меч", заявил Сийес; "меч" же еще предстояло найти. Ожидаемый "мессия" объявился в Париже 16 октября 1799 г. в лице генерала Бонапарта. Оставив свою победоносно-обреченную армию в Египте и благополучно преодолев опасности морского путешествия, он возвратился во Францию.

Ровно через месяц в результате заговора Директория была свергнута. Фуше прекрасно был осведомлен обо всем, так как одним из источников для него являлась госпожа Жозефина Бонапарт, "никогда не имевшая ни единого экю". "Я сам передал ей тысячу луидоров в качестве министерского подарка, и это более чем что бы тони было расположило ее в мою пользу, - писал Фуше в мемуарах. - Через нее я получал большую информацию, так как у нее бывал весь Париж" . Другим, правда, бескорыстным его информатором был Реаль - участник заговора.

В дни, предшествовавшие перевороту 18 брюмера, Фуше держал все нити заговора в своих руках. Сам он не без гордости писал о том, что "революция в Сен-Клу (государственный переворот 18 брюмера. - А.Е. ) провалилась бы", если бы он воспротивился ей. Это подтверждается, между прочим, замечаниями современников брюмерианского переворота. Секретарь Наполеона Ф. Бурьенн писал о том, что "Реаль под руководством Фуше действовал в провинции и, соображаясь с наставлениями своего начальника, искусно устраивал все так, чтобы, не вредя Фуше, погубить тех, от коих министр сей получил свою власть... Фуше сказал мне еще 14 брюмера: "Передайте вашему генералу, чтобы он поспешил; если он промедлит, то погибнет".

Фуше явно "подстегивал" заговорщиков, подыгрывал Бонапарту. "Он предал правительство, в котором был министром, и Барраса - своего патрона", - так предельно кратко и в то же время достаточно точно охарактеризовал позицию, занятую министром в ноябре 1799 г., один из наблюдательных очевидцев тех лет. Своим циничным, проницательным умом Фуше "распознал" в смуглолицом генерале будущего повелителя Франции. Он "поставил на Бонапарта" и не прогадал.

Государственный переворот 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. покончил с Директорией, заменив ее Консульством, во главе с первым консулом - Бонапартом. Законодательные советы были распущены, а министерские посты распределены между "преданными и верными" исполнителями. Полицейское ведомство осталось за Фуше, а министерство иностранных дел - за Талейраном. "Какому революционеру не внушит доверия такой порядок вещей, - говорил Наполеон в начале 1800 г., - при котором Фуше будет министром полиции? Какой дворянин не будет надеяться преуспеть в жизни при бывшем епископе Отенском? Один охраняет меня слева, а другой справа. Я открываю широкую дорогу, по которой могут идти к своей цели все" .

Фуше, как мог, старался оправдать доверие "хозяина". Луи Мадлен, пожалуй, первым из историков отметил тот факт, что о смене власти в Республике и об установлении режима Консульства французы узнали из прокламации, подписанной министром полиции. На следующий день, 19 брюмера, Фуше разъяснял "непонятливым", в чем на деле состояла "благость" совершившегося в Сен-Клу переворота: "Правительство было слишком слабо, чтобы поддержать славу Республики за границей и обеспечить права ее граждан внутри страны. Следовало найти способ придать Республике силу и величие". Министр полиции был неистощим. За прокламациями 18 и19 брюмера последовали многочисленные доклады Фуше, прославлявшие "счастливую перемену" в судьбах Франции. Это чрезмерное усердие, бьющая через край преданность наводят на размышления. По-видимому, Фуше чувствовал непрочность своего положения при Бонапарте и потому стремился продемонстрировать ему свою лояльность, преданность его особе, доходя подчас в своем "энтузиазме" до смешных преувеличений.

Первые недели, прошедшие после государственного переворота, ознаменовались наступлением консульского правительства на якобинцев. Фуше было поручено составить проскрипционный список противников режима. Фуше, по его словам, не одобрял принятия репрессивных мер против якобинцев, но список, разумеется, составил. В него попало 55 наиболее непримиримых врагов "революции 18 брюмера".

Сам министр полиции куда больше опасался роялистов, активность которых резко возросла зимой 1800 г., в годовщину казни Людовика XVI. Фуше пытался справиться с роялистским движением "апробированными" со времен Директории методами. В январе 1800 г. ему удалось арестовать нескольких членов так называемого "Английского комитета", заполучить ряд роялистских документов. Схваченный агент роялистов сообщил Фуше множество имен своих "соратников". Шпионская сеть, созданная Фуше, была всеохватна. По выражению Ю.М. Стеклова, Фуше "организовал такой шпионаж и провокацию, каких история не видела до тех пор". Шпионили везде - в кафе, в театрах, в игорных домах, в общественных местах. Шпионаж приобрел статус важного "общественного служения". Конспирация в деле полицейского сыска была доведена до совершенства - наиболее высокооплачиваемые агенты министра, вращавшиеся в высшем свете, передавали ему свои донесения неподписанными, через третьих лиц. Аналогичным образом агенты Фуше действовали и за границей. Имелись они даже среди приближенных "претендента" - Людовика XVIII - и при дворах европейских монархов. Основательно "потрепав" "Английский комитет", Фуше обрушился на другую контрреволюционную организацию, "Швабское агентство", находившуюся под присмотром шефа британской разведки в Европе Уильяма Уикхэма.

Борясь с "крамолой" слева и справа, Фуше незадолго до отъезда Наполеона в армию весной 1800 г. получил задание "умиротворить" Вандею. Через знаменитого аббата Бернье и двух виконтесс его агентура взялась "обрабатывать" роялистов, убеждая их в том, что Бонапарт сделает все, чтобы посадить Бурбонов на трон. Роялисты, втайне страстно желавшие найти в Бонапарте второго Монка, "попались на его удочку". Уловка удалась. На некоторое время консульское правительство обрело благожелательный нейтралитет со стороны роялистов.

В своем ведомстве Фуше проводит важные организационные мероприятия, крупнейшим из которых было учреждение 8 марта 1800 г. префектуры полиции. Ее создание завершило довольно длительный процесс оформления структуры полицейской службы во Франции в годы революции. Корпус префектов представлял собой самый мощный рычаг внутренней политики Наполеона. Еще одним нововведением Фуше было учреждение 26 октября 1801 г. должности генеральных комиссаров полиции, обладавших широкими полномочиями и назначавшихся лично министром полиции для исполнения краткосрочных, вызванных обстоятельствами поручений.

Безоблачные отношения между министром полиции и первым консулом вскоре, однако, были омрачены. Причиной этого явились события 20 июня 1800 г., когда по Парижу поползли слухи о поражении армии Бонапарта в битве под Александрией. В городе зрел заговор с целью устранения первого консула, а министр полиции практически бездействовал. В ночь со 2 на 3 июля "завоеватель Италии" неожиданно возвратился в Париж. Фуше явился к повелителю с докладом, и тот не скрыл от него своего недовольства случившимся 20 июня. Но и на этот раз Фуше удалось спрятать "концы в воду" и практически не оставить свидетельств своего участия в проекте замены "Кромвеля" другим, менее деспотичным "хозяином".

Однако даже для него было совершенно невозможно скрыть "необъяснимую" пассивность, проявленную им 20 июня 1800 г. Все его "аргументы" лишь усугубили подозрительность Бонапарта. Вероятно, именно к этому времени следует отнести появление разнообразных полиций, в функции которых входило не столько следить за гражданами, сколько наблюдать друг за другом. У первого консула были свои осведомители, у его брата, министра внутренних дел Люсьена, - свои, у Талейрана - свои; были они даже у генералов, командовавших войсками в Париже и других военных округах.

Существование различных полицейских "отделов" вело к любопытным результатам. Некоторые шпионы работали "совместителями"; так, некий Робийяр был и личным шпионом Бонапарта, и шпионом министра полиции. Плата была, разумеется двойной. Однако, вне всякого сомнения, "дочерние" полиции не шли ни в какое сравнение с полицией самого Фуше. Для Фуше шпионил даже личный секретарь первого консула - Фовеле Бурьенн. Узнав о том, что Фуше тратит 100 тыс. франков в месяц, чтобы быть в курсе всего касающегося жизни первого консула, Бурьенн предложил министру исчерпывающую информацию о Наполеоне за 25 тыс. франков. По-прежнему бесперебойно "работал" другой канал информации Фуше, где осведомительницей выступала жена первого консула. "У меня была возможность проверить информацию секретаря той, которую я получал от Жозефины, и наоборот. Я был сильнее, чем все мои враги, вместе взятые" , - отмечал Фуше.

После Маренго в консуле Бонапарте все больше проявлялся император Наполеон. Это вело к тому, что режим Консульства стал вызывать растущее недовольство среди сторонников республики. "Весь первый год консульства, - писал Демаре, - представлял собой серию заговоров, направленных против Наполеона со стороны так называемых республиканцев или, скорее, со стороны приближенных падшей Директории". Одним из наиболее нашумевших был заговор Арены и Черакки в октябре 1800 г., пытавшихся убить генерала Бонапарта. Но он был своевременно раскрыт агентами дворцовой полиции, а его участники, вооруженные кинжалами, схвачены в здании Оперы. Фуше в мемуарах характеризовал дело Арены-Черакки как "смешную попытку покушения на жизнь первого консула" и даже не пытался приписать себе заслугу разоблачения заговорщиков.

Следующей попыткой покушения на жизнь первого консула явился взрыв на улице Сен-Никез вечером 21 декабря 1800 г. Теперь удар был нанесен справа. Покушение подготовили и осуществили роялисты. Первый консул и его жена на этот раз спаслись от гибели благодаря чистой случайности. В тот день Наполеон собирался посетить Оперу. Заговорщики знали об этом и поставили на улице Сен-Никез, по которой должен был проследовать первый консул, щедро начиненную взрывчаткой тележку водовоза. Бесполезно прождав свою стареющую, но по-прежнему кокетливую супругу, которая никак не могла выбрать себе шаль для поездки в Театр, Наполеон отправился туда один. Времени до начала спектакля оставалось мало, и карета первого консула промчалась по улице Сен-Никез в мгновение ока. Взрыв "адской машины" громыхнул уже после того, как коляска Бонапарта миновала опасный участок. Супруга же Наполеона еще только выезжала из дома, когда раздался взрыв. Грохот от "адской машины" был настолько силен, что его услышали в стенах Комеди Франсез, где произошел курьезный случай. Один из актеров театра Арман д"Айи, с успехом дебютировавший в 1800 г., высказал предположение, что это салют в честь очередной победы французского оружия над врагами Республики. По его настоянию о "радостном событии" было объявлено собравшейся в зале публике. Когда выяснилось, в чем дело, незадачливый патриот был арестован, посажен в тюрьму и лишь с немалым трудом сумел доказать свою невиновность.

Проявив на публике завидное самообладание. Наполеон, однако, не счел нужным сдерживаться в присутствии своего обер-шпиона. Он в резкой форме отчитал Фуше, спросив его, не хочет ли тот сказать, что организаторами покушения были роялисты? "Да, - ответил Фуше, - вне всякого сомнения; я скажу это и, более того, представлю соответствующие доказательства". По единодушным и многочисленным свидетельствам современников. Наполеон был убежден в том, что ответственность за взрыв лежит на якобинцах. Неделю спустя после покушения в соответствии с распоряжением первого консула Фуше составил проскрипционные списки своих "друзей" - якобинцев. Они в первую очередь подвергались преследованиям и высылались из страны сотнями.

Теперь первый консул как будто благоволил к своему министру полиции. Вскоре после покушения 21 декабря в разговоре с Жозефиной Наполеон сказал, что Фуше умен и всегда будет полезен. Однако Фуше находился в весьма трудном положении, так как в окружении Бонапарта имелось немало его недругов. Наиболее яростным противником был военный министр Республики генерал Кларк. Столь же враждебно к нему относился и Талейран, хотя между ним и Фуше существовало какое-то внутреннее "родство". Недаром наблюдательный и циничный Баррас говорил, что "Талейран - это Фуше знати, а Фуше - это Талейран каналий". После покушения Талейран, как позже признавал в мемуарах канцлер империи Этьен-Дени Паскье, открыто высказал в присутствии первого консула "мысль" о том, что неплохо было бы арестовать Фуше и расстрелять его в течение 24 часов.

К счастью для Фуше, его агенты быстро "напали на след" заговорщиков. В считанные дни были арестованы почти все участники и организаторы покушения. Все они действительно оказались роялистами. "Ювелирная работа" Фуше по раскрытию заговора произвела большое впечатление на Наполеона. До поры до времени Фуше был необходим Бонапарту. Это качество министра полиции - умение сделать себя необходимым - отмечали все мемуаристы, знавшие Фуше. Современный американский историк Гюберт Коул утверждает, что Наполеон чувствовал себя в большей безопасности, когда министерство полиции находилось в руках этого человека. Виртуоз шпионства, мастер провокаций, он действительно преуспел на поприще охраны безопасности первого магистрата Республики. Взрыв 21 декабря был исключением из правил; во всех остальных случаях заговорщики неизменно и заблаговременно попадали в ловко расставленные министром полиции сети. Фуше был незаменим для Наполеона и как идеальный исполнитель его распоряжений. Но вместе с тем Наполеон не чувствовал к нему полного доверия. Вероятно, в глубине души он был убежден, что Фуше от него что-то скрывает и докладывает ему далеко не обо всем. Иногда эта недоверчивость откровенно звучала в посланиях Бонапарта министру полиции. В его письме от 24 февраля 1802 г. есть такие строки: "Восстановление мира... позволяет мне уделить больше внимания полиции. Я желаю быть информированным в большей степени обо всем, что имеет место, и встречаться с Вами по крайней мере раз или два раза в день".

Фуше внес немалый личный "вклад" в разгром французской печати и в организацию жесткой цензуры, поставившей "под контроль" всю интеллектуальную жизнь в стране. Он понимал "хозяина" с полуслова, чем и объясняется чрезвычайная краткость посланий первого консула своему министру полиции:

"Наполеон -гражданину Фуше.

Генеральный комиссар полиции в Бордо был достаточно глуп для того, чтобы позволить распевать куплеты в честь короля Тосканы (т.е. герцога Пармского, которому Наполеон в 1801 г. передал во владение Тоскану. - А.Е. )... Мне едва ли надо советовать Вам присматривать за тем, чтобы стихи не зачитывали и не пели в театрах и других общественных местах.

Бонапарт".

Фуше неукоснительно исполнял приказы первого консула относительно широкой амнистии эмигрантам. "Искоренитель христианского культа", "апостол свободы" милостиво принимал толпы являвшихся во Францию изгнанников. Десятилетие спустя эмигранты с благодарностью вспоминали очаровательно любезного министра полиции Бонапарта.

При случае Фуше с готовностью демонстрировал свое "полицейское могущество". Однажды на обеде у Наполеона испанский посол пожаловался на то, что его обокрали - похитили у него бриллианты почти на миллион франков, и заметил при этом, что похититель, очевидно, никогда не будет найден. "Честь мундира" оказалась под угрозой. Фуше проявил необычайную оперативность, и уже на следующий день пятеро похитителей сидели в тюрьме, а бриллианты были торжественно возвращены законному владельцу. На всю эту операцию ушли сутки и 500 тыс. франков, выданные в качестве вознаграждения осведомителям Фуше.

Возрастающее день ото дня могущество министра полиции явно перестало устраивать Наполеона; но, вероятно, последней каплей, переполнившей чашу терпения, были все же не полицейские "трюки" Фуше, а более существенная причина, касавшаяся продления полномочий первого консула. Наполеон шел к диктатуре. Во Франции все еще по инерции продолжали отмечать 14 июля - день взятия Бастилии и 21 сентября - "день Свободы", но весь этот республиканский маскарад уже плохо скрывал почти королевский статус первого лица в государстве.

Слишком хитрый, чтобы открыто противиться притязаниям Бонапарта, Фуше распространил среди сенаторов слух о том, что первый консул "мечтает" о продлении своих полномочий на 10 лет. Сенаторы, полагая, что министр полиции действует по указанию Бонапарта, попались на удочку. 8 мая 1801 г. Сенат сообщил о своем решении отметить выдающиеся заслуги "великого человека", переизбрав его в должности первого консула на следующие 10 лет. Наполеон, взбешенный "наградой", прекратил комедию, поставив на плебисцит вопрос: "Должен ли Бонапарт быть назначен консулом на всю жизнь?" Известно, чем закончился этот референдум 2 августа 1802 г.: Наполеон был провозглашен пожизненным консулом. От трона его отделял только один шаг.

Участие Фуше в интриге, связанной с вопросом о пожизненном консульстве, не было случайным. Оно представляло собой лишь звено в длинной цепи событий, так или иначе сопряженных с попыткой Фуше не допустить реставрации монархии. Достаточно назвать одно из более ранних звеньев этой цепи - стычку Фуше с Люсьеном Бонапартом в 1800 г., развернувшуюся вокруг инспирированного Люсьеном памфлета "Историческая связь между Кромвелем и Бонапартом", по существу, оправдывавшего диктатуру первого консула, чтобы стало ясно - Фуше действительно боялся реставрации монархии и делал все, чтобы не допустить ее. Некоторые современные авторы склонны объяснять этот факт, сам по себе бесспорный, "республиканской закваской" Фуше^. Так ли это на самом деле? Вряд ли. Человек, последовательно изменявший всем режимам, которым он служил, Фуше оставался непоколебимо верен лишь тому "режиму", при котором он, Фуше, будет министром полиции. Фуше опасался, что с возрождением монархических порядков важнейшие посты в государстве получат представители знатных аристократических семей. Безродным же карьеристам, да еще цареубийцам, монархия сулила мало выгод. Этим, по-видимому, и следует объяснить "оппозицию" Фуше делу превращения консула Республики в императора французов.

1802 г. принес Франции мир. После II лет войны французы, наконец, зажили в мире со всеми своими соседями. 13 сентября 1802 г. Бонапарт гостил у своего старшего брата Жозефа в его поместье Морфонтен. Там же находились второй и третий консулы - Камбасерес и Лебрен. Они представили Наполеону меморандум, в котором говорилось о том, что в связи с установлением мира "министерство полиции превратилось в ненужный и опасный орган": ненужный - поскольку роялисты разоружились и не желают ничего большего, как только признать существующее правительство; опасный - так как оно покровительствует "анархистам", т.е. якобинцам, находящим там "протекцию и работу". Наполеон с радостью ухватился за представившуюся возможность избавиться от своего слишком знающего, влиятельного и ненадежного министра. Правда, чтобы освободиться от "услуг" Фуше, ему пришлось ликвидировать целое ведомство. Но ничего не поделаешь: лес рубят - щепки летят!

14 сентября Наполеон, поблагодарив Фуше за службу, сообщил ему о том, что полиция передается в ведение министерства юстиции. Это была отставка. Последним актом спектакля, в сути которого никто не обманывался, явилось послание первого консула Сенату, где он как мог расхвалил "таланты и активность" Фуше, то, как он откликался на каждое доверенное ему задание, и подчеркнул, что, "если различные обстоятельства опять приведут к восстановлению должности министра полиции, то правительство не найдет на этот пост человека более достойного, чем Фуше".

«Вы всегда австриец!» —«Отчасти, Ваше величество, но правильнее было бы сказать, что я никогда не бываю русским и всегда остаюсь французом». Этот обмен репликами между Наполеоном и Талейраном состоялся в сентябре 1808 года, накануне встречи двух императоров в Эрфурте.

В нескольких словах — целая дипломатическая программа. Да, бывший министр всю свою жизнь не испытывал приверженности к русско-француз скому сотрудничеству. А вот интересы Австрии он защищал столь преданно, не останавливаясь перед запрещенными средствами, что вызывал радость и даже восторг Клеменса Меттерниха, австрийского посла в Париже с августа 1806 года по май 1809 года.

Меттерних и Талейран являлись достойными друг друга союзниками, хотя их многое разделяло, французский дипломат жил и действовал в обстановке, порожденной бурными 1789 и 1793 годами, режимами Директории и Империи. Оставаясь аристократом, он состоял на службе у новой могущественной силы — капитала, перед которым подобострастно и преданно склонял спину.

Князь Беневентский создавал буржуазную дипломатию со всеми ее особенностями, новыми задачами, формами, методами, порожденными потребностями эпохи. А Меттерних служил абсолютистской австрийской монархии, следуя классическим рецептам дипломатии прошлого, и прежде всего опыту своего отца.

И вместе с тем у Талейрана и Меттерниха было много общих черт: признание святости привилегии господствующих классов; непомерное честолюбие и неутолимое стремление к роскоши; верность принципу «цель оправдывает средства»; умение использовать женщин в политической борьбе. Наполеон называл Меттерниха «самым большим лжецом века».

На известном портрете Меттерниха к его узкому длинному лицу с крупным неправильной формы носом и небольшими губами словно приклеена приветливая улыбка. Глаза смотрят в сторону, вдаль, в будущее. Правая рука облокотилась на ручку кресла, левая — по твердой традиции тех времен — держит сложенную вдвое государственную бумагу. Вся фигура дышит надменностью, неколебимой уверенностью в себе, чувством собственного превосходства. Таким прибыл австрийский князь в Париж.

Уже на следующий день после приезда Меттерниха, 5 августа 1806 г., состоялась его первая встреча с Талейраном, которая, но словам австрийского посла, прошла в обстановке «глубокой сердечности» и показала готовность французского дипломата к созданию «системы тесных отношений» между Францией и Австрией. Вскоре сотрудничество далеко вышло за рамки официальных контактов между министром и послом и стало дружеским, доверительным союзом. Это сближение приобрело новые формы после встречи в Тильзите и отставки Талейрана. Именно тогда для него стерлась грань между долгом и государственной изменой.

Меттерних видел перемены в настроениях парижского общества и считал, что во главе «партии мира», то есть большинства нации, осуждавшего императорскую политику захватов, но «инертного и негибкого, как потухший вулкан», стояли Т алейран, Фуше, владельцы состояний, стремившиеся их сохра нить, люди, не верившие в стабильность учреждений, постро енных на развалинах, которые «беспокойный гений импера тора пополняет новыми руинами». Австриец внимательно следил за развитием внутриполитических событий во Франции, полностью отдавая себе отчет в том, что они могут привести к ослаблению наполеоновского режима, к существенным пере менам на европейской арене. «Эта партия существует с 1805 года. Война 1806 и 1807 годов укрепила ее возможности. Неудача кампании против Испании в 1808 году сделала популярными руководителей партии и их аргументы».

Однако в целом эти оценки преувеличены. Очень уж хотелось Меттерниху видеть антибонапартистов, способных хотя бы поднять голос против могущественного императора. Но его желания были далеки от действительности. Экс-министр присоединялся к заговорам, только если их победа была обеспе чена или уже стала свершившимся фактом. И не иначе! Слишком ценил он свою голову. И Талейран повел против императора тайную войну, став другом, советчиком, осведомителем Меттерниха. Меттерних вначале с опаской присматривался к своему союзнику.

«Такие люди, как Талейран, подобны режущим инструментам, с которыми опасно играть; но для больших ран нужны сильные лекарства, и человек, которому поручено нх лечить, не должен бояться пользовать ся инструментом, режущим наилучшим образом», — писал австрийский дипломат, сумевший взять в своп руки этого опасного человека.

По словам Меттерниха, за время его дипломатической миссии в Париже он не менее 20 раз беседовал с Талей- раном и тот неизменно считал, что «интересы самой Франции требуют, чтобы державы, способные дать отпор Наполеону, объединились с целью поставить преграду его ненасытному честолюбию; дело Наполеона не является больше делом франции; Европа, наконец, может быть спасена только благодаря самому тесному союзу Австрии и России». Бывший министр императора призывал к сплочению его врагов! Он обвинял властелина в порочности его стремлений. Кому же делались такие признания? Представителю державы, с которой французская армия неоднократно сражалась в прошлом и в близком будущем вновь вступит в бой. Любое законодательство всегда рассматривало подобное поведение должностного лица, пусть даже бывшего, как преступное.

Как же далеко заходил Шарль Морис в своих откровенных признаниях Меттерниху! «Вы никогда не найдете никого более преданного вашему делу, чем я», — говорил он. И посол с с полным основанием сообщал Иоганну Стадиону, австрийскому министру иностранных дел, что Талейран сделал «своей профессией преданность австрийскому двору». Она вначале принимала формы советов, рекомендаций, информаций о действиях Наполеона и его дипломатии. Так, в начале 1806 года князь Беневентский сообщил Меттерниху, что император вынашивает два проекта: раздела Турции (замысел реален!) и экспедиции в Восточную Индию (что-то вроде романа!). Но Австрии необходимо принять участие в обеих акциях. «В один и тот же день должны войти в

Константинополь французы, австрийцы и русские». Посол доверял своему собеседнику. Он писал: «Мне показалось более чем вероятным, что данные, которые сообщил Талейран, полностью соответствуют взглядам императора». Разумеется, в Вене столь необычная информация из Парижа встречала самое серьезное и внимательное отношение, давала богатую пищу для размышлений и выводов.

Сложилась необычная ситуация: отставной министр поддерживал постоянные контакты с официальными иностранными представителями, аккредитованными при императоре французов. Русский посол граф П. А. Толстой сообщал 27 декабря 1807 г. в Петербург, что он «много раз» вместе с Меттернихом консультировался с Талейраном, которого даже именовал «апостолом мира». «Апостол» в беседах с послами открыто, например, осуждал антианглийские высказывания Наполеона. При этом сам характер дипломатических связей был необычным. С одной стороны, встречались и обменивались мнениями русский и французский дипломаты, представлявшие государства, связанные Тильзитскими соглашениям» и стоявшие накануне встречи в Эрфурте, и, с другой — с ними поддерживал доверительные отношения австрийский князь, страна которого вскоре вновь вступила в войну с Францией и Россией.

Талейрана не останавливала и реальная возможность новой вспышки императорского гнева. Наполеон относился настороженно к тесным связям экс-министра с русским послом. «Этот Толстой пропитан всеми идеями Сен-Жерменского предместья и всеми дотпльзитскими предубеждениями старого Петербург ского двора. У франции он видит только честолюбие и в глубине души оплакивает перемену политической линии России, в особенности перемену по отношению к Англии. Быть может, он очень светский человек, но его глупость заставляет меня пожалеть о Моркове. С тем можно было разгона ривать; он разбирался в делах. А этот дичится всего»9. Какая удивительная картина: Наполеон в беседе с Коленкуром, добрым словом вспоминающий А. И. Моркова, отзыва которого он сам же и потребовал. До этого трудности в русско-француз ских отношениях осложнялись действиям С. А. Колычева. И наконец, приехал во французскую столицу П. А.Толстой, не одобрявший союза с Францией.

Так, на протяжении многих лет из сановного Петербурга посылали в Париж официальных представителей, глубоко враж дебных той стране, отношения с которой по долг у дипломатической службы им следовало укреплять. Объяснение может быть только одно. Где-то в душе и разуме царя и его ближайших сотрудников всегда жили ненависть к французской революции гг леденящие кровь воспоминания о казненных народом Людовике XVI гг Марии Антуанетте, хотя якобин екая диктатура уже стала достоянием истории и во франции существовал монархический режим.

Генерал Петр Александрович Толстой, профессиональный военный, участник боевых действий русской армии против французов, действительно враждебно относился к тильзитской политике царя. Предложение поехать в Париж застало его в наследственном имении и привело чуть ли не в отчаяние. Графу пришлось выдержать семейную революцию. Жена на коленях умоляла его не ехать к «врагу рода человеческого». Но Александр I настаивал, подчеркивая, что при Наполеоне ему был нужен не дипломат, а «храбрый и преданный военный». Толстой, скрепя сердце, согласился. «Упрочение тильзитского соглашения вверено было неумелому и враждебному новой политической системе дипломату», — пишет Н.К. Шильдер, известный русский историк. И он замечает: «Меттерних гге замедлил тотчас оценить русскаго посла по достоинству». Прозорливым оказался и Талейран, редко ошибавшийся воценке людей, с которыми он сталкивался. Так образовалось нечто вроде антибонапартистского альянса бывшего министра и двух влиятельных иностранных послов.

Древний город Эрфурт на реке Гера (теперь это территория ГДР) принадлежал Пруссии, но после ее военного разгрома стал военной добычей Наполеона. Эрфурт вовсе не был подготовлен к роли мировой столицы. Извилистые, плохо замощенные улицы не освещались по вечерам. Небольшие, узенькие дома с красивыми лепными фасадами совершенно не подходили для именитых особ. Население к тому же было напугано нашествием солдат маршала Шарля Никола Удино, а затем целой армии чиновников и рабочих. Но вскоре многое изменилось. В княжеском дворце заменили мебель, привезли статуи, картины, вазы, гобелены; новые обои засветились наполеоновскими орлами и пчелами. Засверкал позолотой придворный театр, до этого использовавшийся как сарай. Многие дома стали похожими на дворцы. Все квар тиры были переполнены. Комнаты в 20 городских гостиницах занимали буквально с боем.

Еще бы! Поток королей, князей, принцев, высших государственных чиновников, маршалов и генералов, дипломатов хлынул в небольшой прусский городок, где готовилась встреча двух самых могущественных людей в Европе. Одному из них — Наполеону она была особенно необходима. Поражения французских войск в Испании подорвали его престиж, ослабили международные позиции Франции. В Вене воспряли духом и начали лихорадочно вооружаться. В таких условиях новая демонстрация прочности франко-русского союза приобрела для Наполеона особое значение. Во имя этой цели он не жалел ни времени, ни денег.

Но почему император пригласил в Эрфурт своего бывшего министра, о фронде которого он не мог не знать? Материалами для серьезных обвинений против Талейрана при дворе еще не располагали. О его встречах с иностранными дипломатами в Париже Наполеон знал и в известной мере их санкционировал. Тем самым князь Беневентский получил официальное прикрытие, которое ловко использовал для критики императорской политики. К тому же Талейран оставался великим камергером, и он великолепно справился со своими обязанностями. Замысел Наполеона был осуществлен. Эрфурт превратился в город бесконечных празднеств, зрелищ и балов. Могущество французского владыки получило еще одно зримое подтверждение.

Но главными для Наполеона являлись, разумеется, политические соображения. Он ценил опыт Талейрана, его умение готовить и редактировать важнейшие документы, присущее ему искусство дипломатического маневрирования. К тому же экс-министр участвовал в тильзитской встрече, лично знал царя и его окружение, находился в дружественных отношениях с послом в Петербурге Коленкуром. С его перепиской Талейран ознакомился по поручению императора. Теперь он был в курсе всех дел и мог действовать в соответствии с обстановкой.

Важнейшее место на встрече в Эрфурте (27 сентября—14 октября 1808 г.) занимал австрийский вопрос. Цель Наполеона состояла в том, чтобы запугать Австрию, добиться ее разоружения. Принципиально иной являлась позиция царя. Перед отьездом в ганзейский город он обещал своей матери Марии Федоровне «спасти Австрию». И дискуссия по австрийской проблеме проходила в напряженной обстановке. Не получая уступок, Наполеон терял самообладание. Был момент, когда он бросил шляпу на пол и топтал ее в бешенстве ногами. Александр смотрел на него с улыбкой, молчал и затем спокойно сказал: «Вы резки, а я упрям: со мной гневом ничего не добьешься. Будем разговаривать или рассуждать. Иначе я уезжаю». И он направился к дверям.

Царь не хотел разоружения Австрии и дал лишь устное обещание содействовать признанию австрийским двором «нового порядка вещей» в Испании. «Вся любезность, все предложения и все порывы Наполеона остались бесплодными; перед отбытием из Эрфурта император Александр написал австрийскому императору собственноручное письмо, в котором успокаивал его насчет опасений, внушенных ему эрфуртским свиданием. Это была последняя услуга, оказанная мною Европе еще при Наполеоне, а, по моему мнению, это была услуга и лично ему», — писал Талейран в своих «Мемуарах».

Услуга Европе? Услуга лично Наполеону? Что имел в виду экс-министр внешних сношений? Он направлялся в Эрфурт с твердым намерением поддержать Австрию против наполеоновских козней. Талейран рассчитывал прежде всего оказать влияние на царя, используя как свое личное знакомство с ним, так и содействие Коленкура, с которым поддерживал дружеские и доверительные отношения. А французского посла обхаживали в Петербурге. Он был постоянным участником придворных балов, церемоний, приемов, вечеров в интимном кругу. Коленкур давал военные советы царю. Он даже отказался принять агента французской разведки. Наполеон был взбешен и резко сказал своему представителю: «Вы в России, и оставайтесь в ней французом». Он даже утверждал, что Коленкур «скорее придворный императора Александра, чем посол франции». Но менять своего представителя Наполеон долго не хотел. От него поступала ценная информация, прежде всего военная.

Начиная с декабря 1807 года, когда Коленкур приступил к исполнению своих обязанностей в русской столице, Талейран постоянно с ним переписывался. Но основным вопросам позиции двух дипломатов являлись близкими. Оба они считали, что император должен отказаться от завоеваний, вернуть страну к ее естественным границам. Однако политика не была единственной сферой, в которой единомышленники находили общий язык. Они объединились и в решении одного жизненно важного для Коленкура личного вопроса. Он долго и преданно любил Адриенну де Канизи, представительницу старой дворянской семьи из Нормандии, которую в 13 лет выдали замуж. Она отвечала взаимностью. Влюбленные мечтали создать свою семью. Но император, который в это время сам думал о разводе, не хотел, чтобы разведенная женщина находилась при его дворе. Это был далеко не пер вый случай самодержавного произвола. Однако по просьбе Талейрана Наполеон дважды принимал де Канизи. Появилась надежда на благополучное решение ее семейных дел. Коленкур был счастлив и благодарил Шарля Мориса. Они как друзья встретились в Эрфурте.

Талейран говорил Меттерниху о «своем безграничном влиянии» на Коленкура. Видимо, в этих словах была доля истины. По крайней мере, посол способствовал сближению бывшего министра с П. А. Толстым и, главное, его встречам с царем. По словам Талейрана, Коленкур «внушил императору Александру доверие к себе и заставил его доверять и мне». В Эрфурте князь Беневентскин виделся с царем почти ежедневно, после каждого спектакля, дома у княгини Турн-и-Таксис. Именно здесь он заявил (все историки ссылаются только на один источник — мемуары К. Меттерниха) российскому самодержцу: «Государь, зачем вы сюда приехали? Вы должны спасти Европу, и вы этого добьетесь, только давая отпор Наполеону». Его политику Талейран подверг критике, подчеркнув, что «Рейн, Альпы, Пиренеи — завоевания франции, остальное — завоевания императора». Это была все та же мысль о естественных границах французского государства, исключающих всякое, даже незначительное расширение его территории за счет других стран.

Можно ли говорить о государственной измене Талейрана? Да, несомненно. Являясь доверенным лицом Наполеона на свидании в Эрфурте, он призвал союзную державу к борьбе с Францией. Нетрудно представить себе удивление царя, услышавшего крамольные речи из уст одного из самых близких к Наполеону людей — Талейрана, восемь лет руководившего дипломатической службой Франции, приехавшего в прусский городок с целью укрепления сотрудничества двух империй. Что-то неладное происходило во французском государстве! Явные трещины появились в его фундаменте. Напрашивался только один вывод: царь должен занимать жесткие позиции и не уступать императору французов.

Согласно мнению, распространенному в исторической литературе, Талейран определил позиции Александра I и его окружения на переговорах с Наполеоном. Это несомненное преувеличение. Русская дипломатия и до откровений великого камергера не собиралась выдать Австрию на растерзание наполеоновским маршалам. Безопасность российского государ ства требовала сохранения и укрепления Австрии. Поведение Талейрана лишь укрепило царя в том мнении, которое у него сложилось раньше, до Эрфуртской встречи.

Австрийские интересы Талейран защищал с преданностью верного слуги Франца I. Он регулярно обсуждал свои действия с неофициальным представителем Австрии в Эрфурте генералом Карлом Винцентом. Речь шла прежде всего о проекте русско-французской конвенции, подготовленной Талейраном, в который Наполеон внес две принципиальные поправки. Одна из них давала французскому императору право быть судьей в вопросе объявления Россией войны Австрии, другая предусматривала размещение русского корпуса в районе австрийской границы. Князь Беневентский уговаривал царя устранить из текста «все, что касается Австрии». На этом же настаивал и Коленкур. В итоге поправки Наполеона не увидели света. «Докладывая» в Париже Меттерниху об итогах встречи в Эрфурте, Талейран говорил, что со времени битвы под Аустерлицем отношения России с Австрией никогда не были «более благоприятными», и в Петербурге Коленкур, «полностью преданный моей политической точке зрения (экс-министра)», поддержит все демарши австрийского посла, имеющие своей целью восстановление тесных русско-австрийских отношений. Поддерживая венский двор, Талейран провоцировал новую войну Австрии с Францией. Вскоре так и случилось.

В Эрфурте Наполеон принял решение о разводе с Жозефиной и поручил Талейрану переговорить с царем о возможности женитьбы на одной из русских великих княжен. «Сознаюсь, что новые узы между Францией и Россией казались мне опасными для Европы. По моему мнению, следовало достичь лишь признания идеи этого брачного союза, чтобы удовлетворить Наполеона, но в то же время внести такие оговорки, которые затруднили бы его осуществление. Все искусство, которое я считал нужным применить, оказалось с императором Александром излишним. Он понял меня с первого же слова и понял точио гак, как я хотел», — писал Талейран.

Царь просил об отсрочке ответа. Затем вторая отсрочка — на десять дней. Речь шла о руке Анны, которой едва исполнилось 14 лет. Запросили мнение ее старшей сестры — великой княгини Екатерины Павловны. Она дала согласие, но считала возраст Анны большим препятствием. Затем в Петербурге начали ссы латься па императрицу-мать, не дававшую определенного ответа. И в заключение последовал вежливый, но окончательный отказ Александра.

Талейран утверждал, что он оказался в опале у Наполеона в результате оппозиции его браку с русской великой княгиней. Чистейшая выдумка! Наполеон ничего не знал о двуличном поведении своего «доверенного лица» в Эрфурте. После этого прошло довольно много времени. В начале января 1810 года в беседе с императором Талейран энергично подталкивал его к австрийскому браку. 28 января на чрезвычайном совете в Тюильри Талейран энергично поддерживал инспирированного им официального докладчика, доказывая, что женитьба Наполеона на двоюродной внучке сложившей свою голову на гильотине Марии-Антуанетты оправдала бы Францию в глазах Европы и способствовала бы созданию франко-австрийского союза.

Царь оценил откровенные заявления великого камергера, которые могли стоить тому головы, если бы о них узнал Наполеон. Вместе со своим министром иностранных дел Н. П. Румянцевым Александр относил Талейрана к числу людей, пользующихся его полным доверием. С Румянцевым, приехавшим в Париж в октябре 1808 года для мирных переговоров с представителями английского правительства, у князя Беневентского установились дружественные связи. В Лондоне русскую инициативу не поддержали. Однако Румянцев находился во французской столице более трех с половиной месяцев. Он сообщал царю, что «весьма доволен доверием», которое оказывал ему Талейран — единственное лицо в Париже, с которым он был тесно связан.

Разумеется, Россия и франция являлись союзными державами. Но информация, которой обменивались два министра — бывший и действующий, — далеко выходила за рамки официальных дипломатических отношений и по существу была враждебной Наполеону. Под большим секретом Талейран ознакомил Румянцева с тревожными письмами генерала Жерара Дюрока из Испании и заметил, что Наполеону в этой стране еще предстоит «преодолеть огромные трудности». В мрачных тонах рисовала положение императора французов и его сестра — герцогиня Тосканская, рассказывавшая об антифранцузских выступлениях в Италии. Великий камергер показал русскому министру и полученную им от Фуше брошюру Педро Севальоса, враждебную Налолеону. Таким образом, окраска сведений, сообщенных Талейраном Румянцеву, не вызывала никаких сомнений: она была резко антибонапартистская.

Талейрана интересовали австрийские дела. И он хорошо знал, что именно они и являлись предметом бесед Румянцева с Наполеоном. Он обрушивался на австрийцев, требовал их разоружения, угрожающе заявлял: «Австрия хочет пощечины, я дам ей по обеим щекам»; «я поколочу Австрию паткой». Император «несколько раз давал понять, что должен склониться к войне с Австрией», — сообщал Румянцев Александру I. Нужно ли говорить о том, какой интерес представляла такая информация, полученная от Талейрана, для Меттерниха?

И не только для австрийского посла. Эти сведения, несомненно, становились известными как Талейрану, так и министру полиции Жозефу фуше. «В настоящее время у них одинаковые цели и средства их достижения», — сообщал 4 декабря 1808 г. Меттерних в Вену. Он считал, что Талейрану нужно было «активное содействие» Фуше, а последнего привлекали политические концепции князя. Сближение двух государственных деятелей, на протяжении длительного времени даже не разговаривавших друг с другом, явилось настоящей сенсацией. Это было выражение серьезных антибонапартистских сдвигов в кругах крупной буржуазии и новой аристократии, напуганных авантюризмом «корсиканца», недосягаемой мечтой которого являлось мировое господство.

Принято считать, что Талейран и Фуше стояли на двух крайних полюсах, представляли собой, но словам Дафа Купера, «замечательную противоположность». Это — преувеличение, хотя различия, несомненно, были значительными. Шарль Морис родился в семье наследственных дворян, Жозеф — в семье купцов и моряков. Первый стал епископом и при желании мог получить кардинальскую шапку, второй добился в конгрегации ораторианцев, занимавшейся католическим воспитанием во франции, скромной должности монастырского учителя, преподавателя математики и физики. Талейран был представителен, изыскан, вежлив. Его многочисленные любовные истории, часто раздутые и преувеличенные молвой, снискали ему репутацию любимца прекрасного пола. Иным видели окружающие фуше. Худой, почти бесплотный, с резкими чертами узкого, костлявого лица и холодными глазами, как правило, небрежно одетый, он производил неприятное, отталкивающее впечатление. Зато он обладал достоинствами верного мужа уродливой женщины и нежного отца. В годы революции бывший епископ Отенский занимался чистой политикой и делал деньги. Он не испачкал свои руки кровью. А вот бывший учитель-ораторианец сначала голосовал за казнь Людовика XVI, а затем безжалостно расстреливал из пушек и посылал на гильотину восставших горожан Лиона, чтобы они, как говорили в те времена, «выкинули свои головы в корзины».

Различия между двумя людьми немалые! Но многое их сближало. Оба стали миллионерами и представителями новой, наполеоновской аристократии: один — князь Беневентский, другой — герцог Отрантский. Оба занимали важнейшие министерские посты и другие государственные должности, вошли в состав ближайшего окружения императора. И Талейран, и Фуше выше всего ценили деньги и реальную власть. Ради этого они овладели унизительным искусством безропотного приспособления к вкусам, взглядам и намерениям диктатора, равнодушного и безграничного терпения, научились молча сносить самые грубые оскорбления. Враги-друзья являлись выдающимися режиссерами и актерами политических спектаклей. Об одном из них Наполеон сказал: «Интрига была так же необходима Фуше, как пища: он интриговал всегда, везде, всеми способами и со всеми». Разве эти слова не относятся полностью и к Талейрану?

20 декабря 1808 г. «весь Париж» толпился на большом приеме у Талейрана в особняке Матиньон на улице Варенн. Все, как обычно, шло по заранее установленному порядку. Вдруг он был неожиданно нарушен. Взгляды присутствующих с удивлением обратились к запоздалому гостю: это был Фуше. Хозяин дома торопливо бросился к нему, подхватил под руку («порок, опирающийся на преступление», — вспомним слова Шатобриана), и они долго прогуливались по салонам, оживленно беседуя. Талейран и фуше помирились! Что-то серьезное готовится против императора — таково было всеобщее мнение. «Когда между кошкой и собакой вспыхивает такая внезапная дружба, значит она направлена против повара», — заметил Стефан Цвейг.

Да, конечно, дружба соперников была «направлена против повара». Речь не шла о заговоре, государственном перевороте с его традиционным сценарием: тайными передвижениями солдат, ночными выстрелами, ссылками неугодных лиц в места отдаленные и нездоровые. Талейран и фуше были слишком осторожными (до трусости) и эгоистичными (до самообожания) людьми. Родственной им душой обладал и Меттерних. Австрийский дипломат прекрасно понимал своих единомышленников и поэтому писал: «Они находятся в положении пассажиров, которые, видя рукоятку руля в руках сумасбродного кормчего, способного опрокинуть судно на рифы, отыскиваемые им без какой-либо необходимости, готовы тогда взя гь в свои руки бразды правления, когда угроза их собственному спасению будет большей, чем раньше, и в тот момент, наконец, когда первый удар по кораблю низвергнет самого рулевого». Сказано метко и точно!

Правда, друзья ждали не «падения рулевого», а его возможной гибели в Испании, куда Наполеон выехал 29 октября, через десять дней после возвращения из Эрфурта. Разве не гибли его маршалы и генералы на поле брани? Достаточно вспомнить имена Сулковского и Мюирона, Жубера и Дезе. В ходе народной войны императора могли подкараулить не только шальная пуля, но и нож испанского патриота Следовало серьезно и своевременно задуматься о наследовании власти (иными словами, о собственной безопасности, о своей судьбе и своих доходах).

Искали ли Талейран и Фуше союзников? Казалось, возмож ности у них для этого имелись немалые. Кризис режима породил многочисленную фронду. Свое недовольство и тревогу в узком кругу выражали даже такие близкие к Наполеону люди, как друг его молодости бессменный морской министр Дени Декре, маршалы Жан Журдан и Жан Ланн. Но выбор пал на Иоахима Мюрата. Фуше поддерживал с ним дружественные связи. Талейран рассчитывал использовать слабости Мюрата и его жены Каролины, сестры Бонапарта: их непомерное тщеславие, ненасытную жажду власти и денег.

Задача Мюрата состояла в том, чтобы по первому сигналу выехать в Париж. Но письмо, отправленное ему Талейраном, попало в руки Евгения Богарне, вице-короля Италии, сына Жозефины. Его предупредил руководитель почтового ведомства Антуан Лавалетт, в прошлом один из адъютантов Наполеона, женатый на его племяннице (счастливый брак: в 1815 г., после «ста дней», она спасла жизнь своему супругу, приговоренному к смертной казни, — он сбежал из тюрьмы в ее одежде). В Мадрид поступили тревожные сведения и от архиканцлера Камбасареса, и даже от матери-императрицы.

К внутренним трудностям прибавились внешние. Король Баварии сообщил французам новые данные о вооружении Австрии, о мобилизации ландсвера. Австрийская империя быстрыми темпами готовилась к войне. В таких условиях Наполеон неожиданно решил вернуться в Париж.

16 января 1809 г. император выехал из Вальядолида и уже 23 января в 8 часов утра прибыл в Тюильри. Выстрел пушки у Дома инвалидов известил парижан о его приезде. Вскоре дворцовая жизнь, казалось, вошла в свою обычную колею, и ничто не предвещало бури. Но буря разразилась.

В субботу 28 января Наполеон созвал трех высших сановников Империи — Кабасареса, Лебрена, Талейрана и двух министров — Фуше и Декре. Вначале он говорил, что лица из его окружения должны быть выразителями его мыслей и намерений (измена имеет место уже в тот момент, когда они начинают в чем-либо сомневаться!), а затем обрушил поток грубых ругательств на Талейрана.

«Вы вор, подлец, человек без веры, вы. не верите в бога; вы всю свою жизнь не исполняли свой долг, вы предали, обманули всех; для вас нет ничего святого, вы бы продали своего отца». Талейран стоял молча, неподвижно, облокотившись, щадя больную ногу. Мертвенная бледность покрыла его щеки. А император обвинял его в провоцировании войны в Испании, в трагической судьбе герцога Энгиенского. «Каковы ваши планы? Чего вы хотите? На что вы надеетесь? Осмельтесь же сказать это! Вы заслуживаете того, чтобы я вас сломал, как бокал! Я в состоянии это сделать, но я вас слишком презираю, чтобы утруждать себя», — гремел раздраженный голос Наполеона. Молча князь Беневентский медленно направился к выходу. Утверждали, что он тихо процедил сквозь зубы только одну фразу: «Как жаль, что столь великий человек так плохо воспитан». Ожидали ареста или ссылки Талейрана. Ничего подобного не произошло. По каким-то необъяснимым мотивам император щадил своего бывшего министра. Он лишил его лишь звания великого камергера. Но месть оскорбленного аристократа была неизмеримо более коварной и опасной.

Талейран стал платным австрийским агентом. Уже 29 января он посетил Меттерниха и заявил ему, что «считал своим долгом вступить в прямые отношения с Австрией». Бывший министр без обиняков поставил вопрос о шпионской зарплате. Австрийский посол немедленно обратился в Вену с просьбой направить ему 300—400 тысяч франков. «Какой бы крупной ни показалась эта сумма, она значительно меньше жертв, к которым привыкли, а результаты ее использования могут быть громадными»,— писал Меттерних.

В Вене информация из Парижа произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Правда, здесь уже не раз — и широко — платили Талейрану. Но еще никогда его не видели в жалкой роли постоянного штатного шпиона. Это было что-то новое! На всякий случай, решили вначале заплатить только 100 тысяч франков, но в то же время сообщили, что послу дается карт-бланш и ему не следует останавливаться перед расходами, «если речь пойдет о реальных, существенных услугах, а не о пустопорожних обещаниях». Вскоре выяснилось, что услуги стоили денег, и больших.

1 февраля Талейран сообщил Меттерниху, что генерал Удино получил приказ выступить со своими войсками в направлении Аугсбурга и Ингольштадта. Он советовал австрийцам подготовиться к войне и, главное, «не терять времени», так как «всякая иллюзия была бы преступной». В марте из того же источника Меттерних получил последнюю по времени дислокацию французской армии, подробное описание состояния всех ее частей, другие, весьма точные военные данные, донесения Коленкура из Петербурга и Андреосси — из Вены. Одновременно работодатель и его платный агент договорились, что в случае франко-австрийской войны они используют для связи Франкфурт, где правил князь-примас (высший политический и религиозный пост) Карл Дальберг.

На этот раз война с Австрией принесла много неожидан ностей Наполеону. После ее начала, в апреле 1809 года, австрийцы одержали ряд побед, заняли Мюнхен и Регенсбург, в мае под Асперном и Эслингом нанесли поражение французской армии. Однако исход войны был решен в пользу Франции в июле в итоге знаменитой битвы под Ваграмом.

14 октября в Вене был подписан мирный договор, по которому Австрия теряла свои юго-западные и восточные провинции, выплачивала контрибуцию в 85 миллионов фран ков и сокращала свою армию до 150 тысяч человек. Договор распространялся и на Россию как на союзницу франции.

Но отношения между союзниками оставляли желать лучшего. Они переживали очередной кризис. Царь и его окружение не хотели вести активные наступательные действия против австрийцев. Армия генерала С. ф. Голицына неторопливо продвигалась по территории Галиции. Наполеона возмущала такая тактика, смысл которой он прекрасно понимал. Но Александр I считал, что раздражение. в Париже лучше, чем «если бы мы слишком усердно помогали уничтожить Австрию». Усиление наполеоновской империи тревожило военного министра М. Б. Барклая-де-Толли и А. Н. Салтыкова, товарища министра иностранных дел. В среде дворянства, высших военных руководителей и чиновников, в других слоях русского общества нарастало недовольство союзом с Наполеоном.

Но существовало и другое течение, считавшее сохранение сотрудничества с Францией «пока еще выгодным и необходимым для спокойствия империи» (слова А. Б. Куракина, сменившего в ноябре 1808 г. П. А. Толстого на посту российского посла в Париже). Таких же взглядов придерживались министр иностранных дел Н. П. Румянцев, известный реформатор, доверенное лицо и советник Александра I, М. М. Сперанский, оказывавший большое влияние на внешнеполитические дела. Они сохраняли доверительные отношения с Талейраном. «Все, что Вы, князь, пишите мне о государе-императоре, очень хорошо. Мы часто в наших беседах говорим о вас. Он высоко ценит Ваши таланты и считает, что было бы весьма полезным использовать их», — говорилось в письме Румянцева от 14 нюня 1809 г.

И «таланты» бывшего министра внешних сношении русские дипломаты использовали с немалой пользой для себя: по разным проблемам, в различное время. Особое внимание уделялось австрийским делам. Они очень интересовали обе стороны. «Князь Беневентский не думает, что низвержение австрийской державы сообразуется с интересами самой франции. Он считает нужным сохранить ее, позволить ей вех становить свои силы и престиж», —сообщал А. Б. Куракин. Это мнение после битвы при Ваграме (письмо датировано 16 августа 1809 г.) разделял и Куракин, отражая настроения, существовавшие в Петербурге.

Талейран поддерживал связи не только с царским послом в Париже, но и с другими русскими представителями и в их числе с ротмистром (капитаном, вскоре ставшим полковником) А. И. Чернышевым, любимцем и доверенным лицом Александра. Это был молодой, энергичный, смелый и красивый офицер (в Париже дамы восхищались его «осиной талией» и «китайскими глазами»). Он исполнял роль посыльного у двух императоров и часто сновал между Парижем и Петербургом. Только на протяжении 1809 года Чернышев ездил к Наполеону четыре раза. Он проделал путь из Байонны и обратно, из конца в конец Европы, с фантастической для тех времен скоростью — за 34 дня. В битве при Ваграме царский гонец не отходил от Наполеона, осыпавшего его своими милостями.

Двери всех аристократических домов в Париже распахивались перед русским офицером. А это был ловкий и опыт ный разведчик. Он имел своих агентов в военном министерстве и с их помощью получал и направлял в Петербург подробные сведения о расположении войск Франции и ее союзников. «Искусный человек», как писал о Чернышеве Н. П. Румянцев, в течение ряда лет присылал ценнейшую информацию о французских вооружениях, считая новую войну между Россией и Францией неизбежной. Особенно активную деятельность полковник развернул в 1811 году. Французам удалось, однако, хотя и с большим трудом, раскрыть тайные связи русского разведчика в Париже. В феврале 1812 года он покинул францию и принимал активное участие в войне с Наполеоном, а впоследствии стал князем, генерал-адъютантом и военным министром.

Но все эти метаморфозы произойдут с Чернышевым зна чительно позже. А в 1810 году к Талейрану с рекоменда тельным письмом от Коленкура прибыл молодой русский офицер. Его обласкали. Он часто бывал в доме у бывшего министра, обедал с ним и Бертье (принцем Невшательским), имевшим прямое отношение к военным делам. Обсуждались, разумеется, актуальные политические вопросы. Особое внимание в своих донесениях в Петербург Чернышев обращал на два главных совета, которые дал ему герцог Беневентский: сближение России с Австрией и прекращение войны с Турцией, начавшейся еще в конце 1806 года.

Свои взгляды Талейран подробно развивал в доверительных беседах с Карлом Васильевичем Нессельроде, приехавшим в Париж в качестве советника русского посольства в марте 1810 года (впоследствии он занимал посты министра иностранных дел и канцлера). Новый советник явился к Талейрану и заявил ему: «Я прибыл из Петербурга; официально я состою при князе Куракине, но я аккредитован при вас. Я состою в частной переписке с императором и привез вам письмо от него».

Так князь Беневентский стал советчиком и осведомителем царя через посредство К. В. Нессельроде и М. М. Сперанского. Этой связи придавалось в Петербурге большое значение и она держалась в столь строгой тайне, что даже посол А. Б. Куракин и министр Н. П. Румянцев не знали о ее существовании.

Вскоре после приезда в Париж Нессельроде направил в Петербург важный документ императорской канцелярии — записку о политике Франции в отношении России и просил использовать ее «с крайней осторожностью, так как, если бы Коленкур получил о ней малейшие сведения, два человека были бы расстреляны и этот драгоценнейший источник иссяк бы навсегда». Своим осведомителям Нессельроде щедро платил. Он просил дополнительно перевести ему 30—40 тысяч франков через банки Лафитта и Перего. Последний пользовался особым доверием во всем деловом Париже, так как его дочь была замужем за маршалом Огюстом Мармоном, герцогом Рагузским.

Талейран ознакомил русского дипломата с несколькими записками, подготовленными для Наполеона. Но это была мелкая, второстепенная деталь сотрудничества. Как писал Нессельроде, его цель состояла в том, чтобы «установить прямую переписку с императором Александром через посредство М. Сперанского, который пользовался тогда его полным доверием». Советник русского посольства в Париже был действительно «аккредитован» при князе Беневентском. Чем объяснялась такая необычайная, исключительная мера? С каждым месяцем все более реальной становилась угроза войны Франции против России. Царю и его окружению необходимо было выработать стратегическую и тактическую линию в сложной международной обстановке в Европе и в Азии. Опыт и знания Талейрана, его обширная информация (он получал сведения также и от Фуше), его отрицательное отношение к новым завоевательным планам Наполеона, доверительные связи с Александром — все эти обстоятельства придавали особое значение мнениям, оценкам, суждениям экс-министра внешних сношений. И его законспирировали самым тщательным образом. В переписке Нессельроде Талейран скрывался под кличками «кузен Анри», «Та», «Анна Ивановна», «наш книготорговец», «юрист».

Что Талейран рекомендовал царю? Во-первых, «мир с Портой возможно быстрее и любой ценой». Он считал, что за тяжная война с турками связывала русскую армию, подрывала финансы России и давала «реальные выгоды только франции». «Кузен Анри» не останавливался перед крайними формулировками, видя в мире с Турцией «спасение» для русского государства.

Во-вторых, князь Беневентский сохранял свои австрийские симпатии. Он предлагал заключить австро-русский оборонительный союз на следующих условиях: отказ России от притязаний на Молдавию и Валахию, создание оборонительной линии, идущей от Балтийского моря но границам Пруссии, затем через Саксонию до Богемии и Австрии. Нарушение Наполеоном запретной зоны означало бы войну с Австрийской и Российской империями.

В-третьих, Талейран предлагал русской дипломатии решить ряд важных вопросов. Среди них: переговоры с Англией о сотрудничестве и субсидиях; «спасение» Пруссии; достижение «уверенности» в отношениях со Швецией; создание под эгидой России польского королевства, противостоящего Франции; отказ от обязательств Тильзита; восстановление торговли со всеми странами.

«Книготорговец» советовал «не показывать беспокойства», проявлять «твердость и смелость во всех объяснениях с Францией», воспользоваться мирной передышкой, чтобы «стать сильными». Талейран указывал на необходимость укрепления русских финансов и выражал свое удовлетворение тем, что в Петербурге разделяли его идеи в этой области.

Особое место в донесениях Нессельроде занимал, разумеется, вопрос о перспективах русско-французских отношений. Он писал уже в сентябре 1810 года: «Возможность войны между Россией и Францией стала с некоторого времени темой всех бесед в Париже». «Кузен Анри» считал, что «буря не раз разится, пока будет идти война в Испании», но вместе с тем, учитывая огромные военные и материальные возможности Наполеона, не исключал и возможности боевых действий на двух фронтах. На вопрос о сроках нападения французов на Россию «кузен» дал весьма близкий к истине ответ: апрель 1812 года.

Итак, благородное служение правому делу защиты России от наполеоновской агрессии? И никакой корысти? Нет, Та лейран был верен себе. В личном письме царю от 15 сентября 1810 г. он просил полтора миллиона франков в долi с туманным обещанием вернуть эту сумму, «как только обсто ятельства изменятся». С точки зрения придворного этикета это был более чем бестактный шаг. В этом же беспрецедентном документе он просил о переводе денег банкиру Бетману, занимавшемуся русскими и австрийскими финансовыми операциями, и отправке соответствующего сообщения русскому генеральному консулу в Париже К. И. Лабенскому. ото уже было слишком! Низвести его императорское величество до уровня простого клерка. Бесцеремонному «кузену» ответили из Петербурга сухим и жестким отказом, а его письмо не сожгли, а бережно сохранили.

Одни двери закрылись, но предприимчивый дипломат но пробовал войти в другие. Вскоре после своего неудачного обращения к царю Талейран предложил Нессельроде поста вить в Петербурге вопрос о введении практики лицензии на торговлю с Англией, как это делал сам инициатор континентальной блокады — Наполеон. Заботясь о своих интересах, князь Беневентский хотел бы первый получить несколько таких лицензий без указания названий кораблей и имен их капп танов. Эта скромная операция не могла, конечно, полностью компенсировать полтора миллиона франков, в выплате которых отказал Талейрану Александр I.

В Петербурге денег «кузену Анри» не дали, но к его советам внимательно прислушивались. Возможно, их значение не следует переоценивать. Но тем не менее, несомненно, что действия русской дипломатии по многим важным вопросам совпали с предложениями Талейрана, о которых сообщил парю Нессельроде. Бухарестский мирный договор, положивший конец русско-турецкой войне, удалось подписать 28 мая 1812 г. в результате дипломатического искусства фельдмаршала М. И. Кутузова. Россия получила Бессарабию, но вернула Турции Молдавию и Валахию. С Австрией было заключено тайное устное соглашение, по которому она обязалась не вести активных военных операций против русской армии. Пруссия ограничивалась тем, что выдвинула к границам наблюдательный корпус. Швеция стала союзницей России. Были восстановлены русско-английские дипломатические отношения. «Моя дипломатия должна была бы сделать для меня половину кампании (военные действия против России), а она почти не думала об этом», — сетовал император французов.

Война с Россией закончилась сокрушительным поражением Наполеона. «Это начало конца». Такие слова приписывали Талейрану. Ход событий их полностью подтвердил.

Репутация и Тайлерана, «продававшего всех, кто его покупал», и Жозефа Фуше, проделавшего путь от, казалось бы, самого левого из якобинцев до миллионера, награжденного Наполеоном титулом герцога Отрантского, министра полиции империи и реставрированных Бурбонов, установилась прочно. И вряд ли кому-нибудь удастся ее поколебать, хотя попытки такого рода время от времени и предпринимаются в исторической литературе. А вот вопрос о правильности оценки исторического смысла их деятельности не столь прост, как это может первоначально показаться. Можно подумать, что со своей незавидной репутацией Талейран и Фуше чем-то резко отклонялись от «нормы» поведения тогдашних политиков. Так ли это было в действительности? Ведь нет сомнения, что следование принципам было отнюдь не тем качеством, которое позволяло не только благополучно выжить во время многочисленных колебаний политического маятника вправо и влево, но и сохранить достаточно высокие посты и власть при сменявших друг друга режимах. Революционеров, переживших 9 термидора и не давших вовлечь себя в вакханалию приобретательства и мародерства при Директории, не пожелавших мириться с 18 брюмера, ожидали гильотина, ссылка в Кайенну, где свирепствовала тропическая лихорадка («желтая гильотина»), тюрьмы, в лучшем случае полное отстранение от политической жизни. Сберечь положение и влияние и сохранить принципы не удавалось никому. В отношении Лазара Кар-но, претендовавшего на это, Энгельс иронически заметил: «Где это видано, чтобы честный человек умудрился как он удержаться несмотря на термидор, фрюктидор, брюмер и т. д.»1. Если мерить этими мерками, то Талейрана и Фуше отличала от своих коллег только большая сила ума, большая дальновидность, ловкость и беззастенчивость, большее умение извлекать выгоды из политических перемен, сделать себя необходимым для каждого нового режима. А среди всех этих качеств главным, конечно, были государственный ум и его обязательное свойство - видение дальше сегодняшнего дня, одним словом, политическая прозорливость, которая вовсе не переставала быть таковой оттого, что она была целиком поставлена на службу личным эгоистическим выгодам. При всем их внешнем различии и надменный представитель одного из самых знатных аристократических родов Франции, и пронырливая полицейская ищейка, выходец из самых низов буржуазии в главном были удивительно схожи и из-за этого ненавидели друг друга. Талейран, намекая на попытки Фуше расширить сверх положенного любознательность полиции, замечал:
- Министр полиции - это человек, который сначала вмешивается в то, что его касается, а потом в то, что его не касается.
Услышав замечание, что Фуше презирает людей, князь бросил мимоходом:
- Несомненно, этот человек хорошо изучил самого себя.
Фуше не оставался в долгу:
- В тюрьме Тампль имеется место для того, чтобы поместить туда в подходящий момент Талейрана.
И вот неожиданно в разгар испанской кампании Наполеона враги примирились (при посредничестве их общего знакомого д"Отрива). Подспудное противодействие Талейрана и Фуше Наполеону, объединявшее как союзников этих высших и самых способных сановников империи, было продиктовано их политической дальновидностью. Оно не было порождено ни немилостью императора (которая явилась следствием, а не причиной тайных козней его наиболее умных и проницательных министров), ни их какой-то личной к нему враждебностью. Фуше и Талейран не могли ни всерьез рассчитывать на выигрыш от падения императора, ни претендовать на первое место в государстве. Все их действия сводились в конечном счете к одному - к получению гарантий для себя в случае падения Наполеона, которое он сам делал вероятным из-за своей безудержной завоевательной политики, ставшей как бы неизбежным спутником его личной диктатуры. При этом не требовалось даже особого ума, чтобы понять - наихудшей перспективой и для Талейрана, и для Фуше была реставрация Бурбонов, сколько бы ни заигрывали эти бывшие активные участники революции с роялистскими эмиссарами. В данном отношении они оба были представителями достаточно широкой, пусть аморфной, группы, включавшей и верхнее, и среднее звенья наполеоновской администрации. Эта группа считала, что любой режим, который может прийти на смену империи, должен находиться в определенной преемственной связи с революцией, с тем чтобы гарантировать неприкосновенность новых буржуазных порядков и, конечно, место в политической жизни тех, кто олицетворял эти порядки. В результате сугубо эгоистический интерес властно диктовал людям вроде Талейрана и Фуше поиски такой альтернативы наполеоновскому режиму, которая в большей степени удовлетворяла бы жажду стабильности в буржуазной Франции. А большая стабильность могла быть достигнута, если новый режим отказался бы от авантюристической внешней политики, мог бы установить мир, сохранив то, что действительно можно было надолго удержать из завоеваний прежних лет. «Я не могу, - писал Наполеон в сентябре 1806 года Та-лейрану, - иметь союзницей ни одну из великих держав Европы»2.
Талейран понимал, что победы Наполеона только сужали возможности французской дипломатии играть на противоречиях между великими державами. Когда пришли известия о разгроме пруссаков при Йене и Ауэрштедте, из уст императорского министра вырвалась знаменательная фраза: «Они не заслуживают никакого сожаления, но вместе с ними погибает Европа». Если до 1806 года Талей-ран видел опасность для политической стабильности Франции в возможной гибели Наполеона на поле боя или от руки убийцы, то с этого времени главной угрозой представляется князю сам Наполеон с его безудержными завоевательными планами. К таким же выводам пришел и Фуше, новоявленный герцог Отрантский. Можно согласиться с одним из его новейших (и в целом апологетически настроенных) биографов, когда тот пишет про наполеоновского министра полиции: «Он осознал, что Франция крайне нуждается в мире для консолидации великих приобретений, полученных в результате французской революции»3. Талейран раньше и лучше других сумел разглядеть, в чем заключались интересы новой, буржуазной Франции и отстаивал их тогда.., когда они соответствовали его личным интересам. Они совпадали, конечно, далеко- не всегда, но все же довольно часто. Князь Талейран понимал, что пренебрежение интересами буржуазии, даже если это было выгодно в данный момент, в перспективе могло обернуться большим убытком. Поэтому он всегда и стремился найти решение, при котором его личные выгоды совпадали с французскими интересами, как они понимались новым восходящим классом.
В марте 1805 года Талейран в присутствии императора выступил с речью в сенате по поводу предстоявшего провозглашения Наполеона королем Италии. В этой речи князь выразил несогласие с часто проводившимися тогда сравнениями Наполеона с Карлом Великим и Александром Македонским: «Пустые и обманчивые аналогии! Карл Великий был завоевателем, не основателем государства... Александр, постоянно раздвигая пределы своих завоеваний, готовил себе лишь кровавые похороны». Напротив, Наполеон, по разъяснению Талейрана, «стремится лишь утвердить во Франции идеи порядка, а в Европе - идеи мира». Обращаясь непосредственно к императору, Талей-ран провозглашал: «Для Франции и Италии Вы дороги как законодатель и защитник их прав и могущества. Европа чтит в Вас охранителя ее интересов...»4. При возникновении войны с Третьей коалицией, непосредственной причиной которой были присоединение Генуи к Франции и образование Королевства Италии - в противоречии с Амьенским и Люневильским договорами, Талейран заявил в сенате 23 сентября 1805 г.: император видит себя вынужденным отразить «несправедливую агрессию, которую он тщетно пытался предотвратить». Вместе с тем еще накануне Аустерлица (по крайней мере Талейран так утверждал в 1807 г.) он предлагал Наполеону такую «умеренную» программу: утверждение «религии, морали и порядка во Франции», мирные отношения с Англией, укрепление восточных границ путем создания Рейнской конфедерации, превращение Италии в независимое от Австрии и от Франции государство, создание Польши как барьера против царской России. И даже после Аустерлица Талейран настойчиво рекомендовал Наполеону примирение с Австрией, заключение с ней тесного союза. Князь не одобрял жестокость условий Прессбургского мира. Он острил: «Мне все время приходится вести переговоры не с Европой, а с Бонапартом!»
Осенью 1808 года, возвратившись после эрфуртского свидания двух императоров - Наполеона и Александра I - в Париж, Талейран дал ясно понять австрийскому послу К. Меттерниху: в интересах самой Франции - чтобы державы, противостоящие Наполеону, объединились и положили предел его ненасытному честолюбию. Князь разъяснил, что дело Наполеона - это уже не дело Франции, что Европа может быть спасена только тесным союзом Австрии и России. Приехав в 1809 году в Вену после разрыва с Францией, Меттерних буквально воспроизвел слова, продиктованные ему Талейраном: «Франция не ведет войны со времен Люневильского мира (1801 г. - Авт.). Их ведет Наполеон, используя французские ресурсы»5. (А почти одновременно Талейран писал Наполеону: «Ваше величество отсутствовало тридцать дней и добавило шесть побед к изумительной истории своих предшествующих кампаний... Ваша слава, государь, - это наша гордость, но от Вашей жизни зависит самое наше существование».) Накануне похода 1812 года Талейран подвел итоги: «Наполеон предпочел, чтобы его именем называли его авантюры, а не его столетие»6.
Жребий был окончательно брошен. В марте 1814 года Талейран и действовавший совместно с ним князь-примас Рейнского союза Карл Дальберг послали через Швейцарию в лагерь союзников своего агента барона де Витроля. А в качестве доказательства того, что Витроль является тем, за кого он себя выдает, Дальберг назвал ему имена двух венских дам, благосклонность которых он делил с царским дипломатом Нессельроде. Пароль оказался убедительным. А совет Талейрана, переданный через Витроля, сводился к тому, чтобы не вести более никаких переговоров с Наполеоном, двинуться прямо на Париж и реставрировать династию Бурбонов на троне Франции. Последнюю часть рекомендации, конечно, никак нельзя счесть образцом политической прозорливости, но в этот момент она казалась князю наиболее соответствующей его личным выгодам и карьеристским расчетам. Уже после отречения, находясь на Эльбе, Наполеон как-то заметил:
- Если бы я повесил двоих - Талейрана и Фуше, - то и поныне оставался бы на троне.
- Ах, бедняга Наполеон! - иронически прокомментировал эту тираду Талейран. - Вместо того, чтобы повесить меня, ему следовало бы прислушаться к моим советам. Главным предателем Наполеона был он сам7.